– Но ведь это тоже в своем роде подчинение, Мастер, –
отдаться тебе, твоей воле, твоей силе. Да, я хочу получить ее и быть таким, как
ты. Значит, господин, ты это мне обещаешь, ты намекаешь на то, что можешь
сделать меня таким, как ты? Можешь наполнить меня своей кровью, которая делает
из меня раба, и завершить этот процесс? Иногда мне кажется, я знаю, что ты
можешь это сделать, но я не уверен... А что, если я знаю это только потому, что
это знаешь ты? А что, если ты можешь сделать это со мной от одиночества?
– О! – Мастер закрыл лицо руками, как будто я вновь его
взбесил.
Я совершенно растерялся.
– Мастер, если я оскорбил тебя, ударь меня, избей, делай со
мной что хочешь, только не отворачивайся. Не закрывай глаза, смотри на меня,
Мастер, потому что я жить не могу без твоего взгляда. Объясни мне все, Мастер,
отбрось то, что нас разделяет; если дело только в моем невежестве, то положи
ему конец.
– Да, положу, положу, – сказал он. – Ты такой
умный, Амадео, и при этом так ловко вводишь в заблуждение. Да, из тебя вышел бы
хороший раб Божий – ведь прежде тебя учили, что именно таким надлежит быть
святому.
– Сударь, вы меня неправильно воспринимаете. Никакой я не
святой! Я раб, да, потому что, как я полагаю, это форма мудрости, а она нужна
мне, поскольку вы цените мудрость.
– Я хочу сказать, что на первый взгляд ты кажешься
простодушным, но из твоей простоты рождается глубокое понимание. Я одинок. О
да, да, я одинок, одинок – и от одиночества стремлюсь по крайней мере разделить
с кем-то свои беды. Но кто осмелится обременять моими бедами такое юное
создание, как ты? Амадео, как ты думаешь, сколько мне лет? Угадай мой возраст –
только ответь искренне, со свойственной тебе откровенностью.
– У вас его нет, сударь. Вы не едите, не пьете, не меняетесь
со временем. Вам не нужна вода, чтобы омывать свое тело. У вас гладкая кожа,
она не поддается никаким природным явлениям. Мастер, мы все это знаем. Вы –
чистое, возвышенное и цельное творение.
Он покачал головой. Я все больше расстраивал его, хотя
стремился к противоположному эффекту.
– Я уже это сделал, – прошептал он.
– Что, мой повелитель, что ты сделал?
– Связал тебя с собой, Амадео, пока... – Он замолчал и
нахмурился, но у него было такое доброе и удивленное лицо, что мне стало
больно. – Нет, это эгоистичный самообман. Я мог бы дать тебе кучу золота и
переместить в какой-нибудь отдаленный город, где...
– Мастер, лучше убей меня. Убей меня – или же удостоверься,
что твой город лежит вне пределов исследованного мира, потому что в противном
случае я непременно вернусь назад! Я потрачу последний дукат из твоей кучи
золота, чтобы воротиться сюда и постучать в твою дверь.
Он дрожал и казался совсем несчастным. Столь похожим на
человека я его еще не видел. Он отвел глаза и словно попытался заглянуть
поглубже в разделявшую нас бездонную пропасть.
Я прижался к его плечу и поцеловал его. Теперь, после моей
грубой выходки и всего, что произошло между нами несколько часов назад, наша
связь стала еще более глубокой, зрелой и тесной.
– Нет, у меня нет времени на такие утешения, – сказал
он. – Мне пора идти. Этого требует долг. Меня призывают к себе древние
существа, те, бремя заботы о которых я так долго несу на себе. Я так устал!
– Не уходи сегодня, Мастер, возьми меня туда, где ты
скрываешься от солнца. Ведь ты от солнца прячешься, не так ли, Мастер, –
ты, кто рисует голубые небеса и сияние Феба с бо′льшим блеском, чем те,
кто их видит, ты сам никогда их не видишь.
– Прекрати! – взмолился он, сжимая пальцами мою
руку. – Прекрати свои поцелуи, прекрати строить догадки и делай то, что я
говорю.
Он глубоко вздохнул и впервые за всю нашу совместную жизнь я
увидел, как он достал носовой платок и стер влагу, выступившую на губах и на
лбу. Ткань слегка покраснела. Он посмотрел на нее.
– Перед уходом я хочу тебе кое-что показать, – сказал он. –
Одевайся, быстро. Давай я тебе помогу.
Меньше чем за несколько минут я полностью оделся и был готов
выйти в холодную зимнюю ночь. Он закутал меня в черный плащ, подал отделанные
горностаем перчатки и надел мне на голову черную бархатную шляпу. Из обуви он
выбрал черные кожаные сапоги, которые прежде не хотел на мне видеть. Он считал,
что у мальчиков красивые лодыжки, и сапоги не любил, хотя не возражал, чтобы мы
носили их днем, в его отсутствие.
Он так расстроился, так мучился, и все эти чувства так явственно
отражались на его лице, несмотря на его выбеленную чистоту, что я не смог
удержаться от поцелуя – просто чтобы раскрыть его губы, просто чтобы
почувствовать, как они ответят мне.
Я закрыл глаза. Его рука накрыла мое лицо и веки.
Вокруг раздался громкий шум, как будто захлопали деревянные
створки, как будто по сторонам разлетелись обломки проломленной мною двери, как
будто драпировки зашелестели на ветру.
Меня окружил холодный уличный воздух. Он поставил меня на
землю, я ничего не видел, но понял, что стою на набережной. Я слышал рядом шум
плещущейся в канале воды, словно зимний ветер растревожил ее и пригнал в город
волнующееся море. А еще я слышал, как о причал монотонно бьется деревянная
лодка.
Он отпустил пальцы, и я открыл глаза.
Мы находились далеко от палаццо. Меня смутило, что мы с
легкостью и быстротой преодолели такое расстояние, но я не особенно удивлялся.
Он умел творить чудеса и теперь продемонстрировал мне это на деле. Мы стояли в
темных переулках. На маленькой пристани у узкого канала. Я никогда не
осмеливался выбираться в этот гнусный район, где жили рабочие.
Я видел дома только с черного хода, обитые железом окна,
нищету и кромешную тьму, я ощущал отвратительную вонь, так как на поверхности
глубокого, волнующегося под порывами зимнего ветра канала плавали отходы.
Он повернулся и потащил меня за собой, в сторону от воды. На
секунду я словно ослеп, а потом перед глазами сверкнула его белая рука. Я
увидел, как он выставил один палец, и заметил, что в прогнившей гондоле,
вытащенной из воды и поставленной в рабочем квартале, спит человек. Человек
пошевелился и отбросил свое одеяло. Он встрепенулся, заворчал и выругался, так
как мы нарушили его сон, и я рассмотрел его неуклюжую фигуру.
Я потянулся за кинжалом. Я увидел, как сверкнул его клинок.
Белая рука Мастера, сияющая, как кварц, едва коснулась его пояса, а оружие
отлетело от него и покатилось по камням. Одурманенный и взбешенный, человек
неуклюже бросился на моего господина, чтобы сбить его с ног.
