– Оставь меня в покое, туполобая деревенщина, – сказал
я и улыбнулся ему, чтобы еще больше разозлить. Он засмеялся. Он слишком
радовался и слишком гордился, чтобы поддаться на провокацию.
– Смотрите, что сделал мой сын! – Голос его
предательски дрогнул и слегка охрип. Отец чуть не плакал. А ведь он не был даже
пьян.
– Нерукотворные... – произнес монах.
– Естественно, – презрительно хохотнул отец. – Просто
нарисованные рукой моего сына, вот и все.
Шелковистый голос произнес мне на ухо:
– Ты сам разместишь камни в нимбах, брат Андрей, или мне
выполнить эту работу?
Наконец все было сделано: паста наложена, камни закреплены –
пять камней для иконы Христа. В моей руке опять появилась кисть, чтобы
пригладить темные волосы Христа, разделенные на пробор и убранные за уши, так
что по обе стороны пряди виднелись только частично. В моей руке возникла игла,
чтобы углубить и оттенить черные буквы в открытой книге, лежавшей в левой руке
Христа. С доски, серьезный и строгий, глядел Господь Бог, под изгибом
коричневых усов краснела прямая линия губ.
– Пойдем, князь здесь, князь приехал. – За дверью
монастыря валил снег, кружащийся под жестокими порывами ветра. Монахи помогли
мне надеть кожаные одежды, застегнули пояс. Приятно было снова вдохнуть запах
бараньей кожи, поглубже втянуть в себя свежий холодный воздух. Отец держал мой
меч. Тяжелый, старинный, он сохранился со времен его давней стычки с
тевтонскими рыцарями в далеких землях, драгоценные камни давно уже откололись
от рукояти, но он оставался хорошим, удобным в бою оружием.
В снежном тумане появилась фигура на коне. Это был сам князь
Михаил в меховой шапке, в шубе и перчатках – великий властелин, правивший Киевом
от имени наших завоевателей, принадлежащих к римско-католической вере, которую
мы не принимали. Нам позволили сохранить прежнюю религию. Он был разодет в
иностранный бархат и золото, разряженная фигура, уместная при королевском
литовском дворе, о котором ходили фантастические слухи. Как же он выносит Киев,
разрушенный город?
Лошадь встала на дыбы. Мой отец подбежал к ней, чтобы
схватить под уздцы, и пригрозил животному так же, как угрожал мне.
Икону для князя Федора быстро завернули в шерсть и доверили
нести мне.
Я положил руку на рукоять меча.
– Нет, ты не увезешь его на свое безбожное дело! –
воскликнул старец. – Князь Михаил, ваша светлость, наш могущественный
правитель, велите этому безбожнику не забирать нашего Андрея.
Сквозь снег я рассмотрел лицо князя – сильное, с правильными
чертами, седыми бровями и бородой, с огромными синими глазами.
– Отпустите его, отец, – крикнул он монаху. –
Мальчик охотится с отцом с четырех лет. Никто еще не приносил таких щедрых
подарков к моему столу, да и к вашему, отец. Отпустите его.
Лошадь заплясала и попятилась. Отец повис на поводьях. Князь
Михаил сплюнул снег с губ.
Наших лошадей подвели к входу – могучего отцовского жеребца
с грациозно изогнутой шеей и мерина пониже, который был моим, пока я не попал в
Печерскую лавру.
– Я вернусь, отец, – обратился я к старцу. –
Благословите меня. Что я могу сделать против своего доброго, мягкосердечного и
бесконечно благочестивого отца, когда мне приказывает сам князь Михаил?
– Да заткни ты свой паршивый рот, – сказал мой
отец. – Думаешь, мне хочется слушать это всю дорогу до замка князя Федора?
– Ты будешь слушать это на протяжении всего пути в
ад! – объявил старец. – Ты ведешь на смерть моего лучшего послушника.
– Послушника? Послушника, обреченного обитать в вырытой в
земле дыре! Ты забираешь руки, нарисовавшие все эти чудеса...
– Их нарисовал Господь, – ядовито прошипел я. – Ты
прекрасно это знаешь, отец. Будь добр, прекрати выставлять напоказ свое
безбожие и воинственность.
Я сидел в седле. Икону обернули шерстяной тканью и крепко
привязали к моей груди.
– Я не верю, что мой брат Федор погиб! – сказал князь,
пытаясь сдержать своего коня и поровняться с отцовским жеребцом. – Может
быть, странники видели другие развалины, какой-то старый...
– Сейчас в степях никто и ничто не выживает, – заметил
старец и взмолился, обращаясь к Михаилу: – Князь, не забирайте Андрея! Не
увозите его!
Монах побежал рядом с моим конем.
– Андрей, ты там ничего не найдешь – только стелющуюся траву
и деревья. Положи икону в ветвях дерева. Положи ее там на Божию волю, чтобы
татары, когда найдут икону, узнали ее божественную силу. Положи ее там для
язычников. И возвращайся домой.
Снег падал так неистово и густо, что я перестал видеть его
лицо. Я посмотрел вверх, на ободранные, голые купола нашего собора, след
византийской славы, оставленный нам монголами-завоевателями, ныне алчно
собиравшими с нас дань через князя-католика. Какой она была холодной и
заброшенной, моя родина! Закрыв глаза, я мечтал о грязной келье в пещерах, о
том, чтобы надо мной сомкнулся слой земли, чтобы, когда меня наполовину
захоронят, ко мне пришли сны о Боге и о творимом им добре.
«Вернись ко мне, Амадео! Вернись! Не дай сердцу
остановиться!»
Я озирался по сторонам.
– Кто меня зовет? Густая белая вуаль снега расступилась,
приоткрыв далекий стеклянный город, черный, блестящий, словно разогретый
кострами ада. К зловещим облакам темнеющего неба поднимались, подпитывая их,
клубы дыма. Я поскакал к стеклянному городу.
– Андрей! – послышался за моей спиной отцовский голос.
«Вернись ко мне, Амадео! Не дай сердцу остановиться!» Пока я
пытался сдержать коня, шерстяная ткань развернулась, икона выпала на землю и
покатилась по холму, без конца переворачиваясь, подпрыгивая на углах. Я увидел
мерцающее лицо Христа.
Меня подхватили и потянули вверх сильные руки.
– Отпустите меня! – запротестовал я и оглянулся. На
замерзшей земле лежала икона, вопрошающий взгляд Господа был обращен вверх.
Мое лицо с обеих сторон сжали твердые пальцы. Я моргнул и
открыл глаза. В комнате было тепло и светло. Прямо надо мной неясно
вырисовывалось знакомое лицо моего господина, его голубые глаза налились
кровью.
– Пей, Амадео, – сказал он. – Пей от меня.
Моя голова упала ему на горло. Забурлил фонтан крови; он
забил из вены Мастера, густой струей полился на воротник его золотой мантии...
Я лизнул ее. Кровь воспламенила меня, и я вскрикнул.
– Тяни ее в себя, Амадео! Тяни сильнее!
