На следующую ночь он прочел все мною написанное и искренне
сокрушался, что избил меня. Он признался, что ему трудно обращаться со мной не
как с ребенком, но я не ребенок. Скорее, я дух, в чем-то похожий на
ребенка, – наивный, упрямый, всегда стремящийся настоять на своем. Он и
предположить не мог, что будет так меня любить.
После истории с хлыстом мне хотелось держаться отчужденно и
надменно, но я не смог. Я только удивлялся, что его прикосновения, его поцелуи,
его объятия теперь значат для меня даже больше, чем при жизни.
Глава 12
Жаль, что от описания картины нашей с Мариусом счастливой
жизни в Венеции я не могу сразу перейти к современной эпохе, к Нью-Йорку. Мне
хотелось бы продолжить свою повесть с того момента, когда в нью-йоркском доме
Дора подняла перед собой Плат Вероники – реликвию, принесенную Лестатом из его
путешествия в преисподнюю, – поскольку тогда мой рассказ разделился бы на
две четкие половины: о том, каким я был ребенком и каким стал верующим, и о том
существе, каким я являюсь сейчас.
Но нельзя так легко себя обманывать. Я знаю: все, что
произошло с Мариусом и со мной в месяцы, последовавшие за нашим путешествием в
Киев, – неотъемлемая часть моей жизни.
Ничего не поделаешь, придется пересечь Мост Вздохов,
встретившийся на моем жизненном пути, – длинный темный мост протяженностью
в несколько веков мучительного существования, связывающий меня с современным
миром. Тот факт, что Лестат уже великолепно описал мою жизнь во время этого
перехода, не означает, что я могу обойти эту тему, не добавив от себя ни слова,
и прежде всего не подтвердить, что я триста лет пробыл рабом Господа Бога.
Жаль, что я не избежал такой участи. Жаль, что Мариусу не
удалось предотвратить то, что с нами случилось. Теперь совершенно ясно, что он
пережил наше расставание с намного большей прозорливостью и силой, чем я. Но он
был мудрецом и прожил много веков, а я был еще маленьким.
Никакое предзнаменование грядущих событий не омрачало наших
последних месяцев в Венеции. Он с твердой решимостью продолжал преподавать мне
свои уроки.
Одной из самых важных задач было научиться притворяться
смертным среди людей. После своего превращения я не стремился к тесному общению
с другими учениками и совершенно избегал общества горячо любимой мною Бьянки,
перед которой я был в огромном долгу не только за прошлую дружбу, но и за то,
что она преданно выхаживала меня во время тяжелой болезни.
Теперь же я должен был встретиться с Бьянкой лицом к лицу –
так велел Мариус. Мне предстояло написать ей вежливое письмо и объяснить, что
из-за своей болезни я не мог зайти к ней раньше.
И вот ранним вечером, после того как я наспех выпил кровь
двух жертв, мы, нагрузившись подарками, отправились навестить Бьянку и застали
ее в окружении английских и итальянских друзей.
Мариус по этому случаю нарядился в элегантный темно-синий
бархат и, что было для него весьма необычно, надел плащ того же цвета, а для
меня выбрал свои любимые небесно-голубые вещи. Я нес корзину с винными ягодами
и сладкими пирожными.
Двери ее дома были, как всегда, открыты, и мы скромно вошли,
но она сразу же нас заметила.
Едва увидев ее, я ощутил душераздирающую потребность в
определенного рода близости, то есть мне захотелось рассказать ей обо всем, что
произошло! Конечно, это было запрещено, и Мариус настоятельно требовал, чтобы я
научился любить эту женщину, не доверяясь ей.
Она поднялась и подошла ко мне, обняла и приняла обычные пылкие
поцелуи. Я сразу же понял, почему Мариус в тот вечер настоял на двух жертвах:
от притока свежей крови тело мое потеплело и вспыхнуло.
Бьянка не почувствовала во мне ничего странного или
устрашающего. Нежными, гладкими ручками она обвила мою шею. В тот вечер она
блистала в платье из желтого шелка и темно-зеленого бархата, усыпанном вышитыми
розами. Низко вырезанный лиф едва прикрывал полную белоснежную грудь. Такой
вырез могла позволить себе только куртизанка.
Когда я начал целовать ее, тщательно пряча свои крошечные
клыки, я не почувствовал голода, поскольку выпитой только что крови двух жертв
мне хватило с лихвой. Я целовал ее с любовью, только с любовью, мои мысли
быстро перенеслись к жарким эротическим воспоминаниям, и моя плоть, безусловно,
откликнулась на них с той же готовностью, что и в прошлом. Мне хотелось ее
потрогать – так слепой стремится ощупать скульптуру, чтобы с помощью рук
увидеть каждый изгиб.
– О, да ты не просто поправился, ты в прекрасной
форме, – сказала Бьянка. – Проходите, проходите оба, вы с Мариусом,
идемте в соседнюю комнату.
Она небрежно махнула гостям, и без нее способным себя
занять, – разбившись на небольшие группы, они болтали, спорили, играли в
карты – и потянула нас за собой, в уютную, смежную со спальней гостиную, забитую
невероятно дорогими дамастовыми креслами и кушетками.
Бьянка велела мне сесть, и я тут же вспомнил о
предостережении Мариуса: никогда не следует приближаться к свечам, лучше
держаться в тени, чтобы смертные не могли рассмотреть мою изменившуюся, безупречную
кожу.
Это оказалось не так уже сложно, поскольку, несмотря на свою
любовь к свету и склонность к роскоши, Бьянка расставляла канделябры по разным
углам для создания соответствующего настроения.
Чем меньше света, тем меньше будет заметен блеск моих глаз –
это я тоже знал. И чем больше я буду говорить, тем больше буду оживляться, тем
больше буду похож на человека.
Молчание и неподвижность опасны для нас, учил меня Мариус,
ибо в неподвижности мы кажемся смертным безупречными, неземными, а в результате
даже несколько жуткими, так как они чувствуют, что мы не те, за кого себя
выдаем.
Я выполнял все эти правила. Но меня охватило волнение – ведь
я никогда не смогу рассказать Бьянке, что со мной сделали! Я заговорил. Я
объяснил ей, что болезнь полностью прошла, но Мариус, куда более мудрый, чем
любой врач, прописал мне отдых и уединение. Когда я не лежал в постели, то
пребывал в одиночестве и старался восстановить силы.
– Держись как можно ближе к истине, и тогда ложь прозвучит
более правдоподобно, – учил меня Мариус. Теперь я следовал его указаниям.
– А я-то уже думала, что потеряла тебя, – сказала
Бьянка. – Когда ты, Мариус, прислал мне известия, что он выздоравливает, я
сперва даже не поверила и решила, что ты просто хочешь смягчить неизбежный
удар.
Она была прелестна – настоящий цветок: светлые волосы
разделены на пробор, густые локоны с обеих сторон унизывает жемчуг, а
инкрустированный жемчугом гребень стягивает их на затылке. Остальные локоны
ручейками блестящего золота падают на плечи – совсем как на картинах
Боттичелли.
