– Ты вылечила его, как только мог вылечить человек, –
объяснил Мариус. – В мою задачу входило дать ему некоторые старые
лекарства, ибо, кроме меня, о них никто не знает. А потом я дал лекарствам
время сделать свое дело.
Он говорил искренне, но в голосе его мне послышалась грусть.
Меня охватила ужасная печаль. Я не мог рассказать, кем я
стал, не мог рассказать, что теперь она видится мне совсем другой – яркой,
светонепроницаемой благодаря человеческой крови, что человеческий тембр ее
голоса воспринимается мною совершенно по-новому и с каждым произнесенным ею
словом мои уши ощущают нежный толчок.
– Ну, теперь вы оба здесь и должны приходить ко мне
почаще, – заявила она. – Давайте больше не допускать таких долгих
расставаний. Мариус, я бы пришла к тебе, но Рикардо сказал, что ты хочешь
тишины и покоя. Я бы сидела с Амадео в любом состоянии.
– Я знаю, милая, – откликнулся Мариус. – Но, как я
и сказал, ему требовалось уединение, а твоя красота опьяняет, да и твои слова –
более сильный стимул, чем тебе кажется.
В его речи не было и намека на лесть, она больше походила на
искреннюю исповедь.
– Выяснилось, что без вас Венеция мне не дом. – Бьянка
печально покачала головой и украдкой бросила взгляд в сторону передней
гостиной. – Мариус, ты освободил меня от тех, кто имел надо мной власть.
– Это было довольно легко, – сказал он. – На самом
деле это доставило мне удовольствие. Как же они были гнусны, твои, если не
ошибаюсь, родственники, и как они стремились использовать твою репутацию
несравненной красавицы в своих запутанных финансовых делах.
Она покраснела, и я поднял руку, умоляя его быть
поосторожнее в выражениях. Теперь я понимал, что во время бойни в обеденном
зале флорентийца он прочел в мыслях жертв вещи, о которых я и не подозревал.
– Родственники? Может быть, – сказала она. – Мне
удобнее было забыть об этом. Но без колебаний могу сказать, что они
представляли страшную опасность для тех, кого они вынуждали брать дорогие займы
и заманивали в опасные авантюры. Мариус, со мной произошли странные вещи,
весьма неожиданные, должна признаться.
Мне нравилось серьезное выражение нежных черт ее лица.
Бьянка казалась мне слишком красивой, чтобы обладать мозгами.
– Я становлюсь богаче, – сказала она, – поскольку
могу оставлять себе бо′льшую часть собственного дохода. Кроме того – вот
что самое странное, – люди, в благодарность за то, что нашего банкира и
вымогателя больше нет, осыпают меня бесчисленными подарками, золотом и
драгоценными камнями. Да, правда, даже это ожерелье! Посмотри, это все морской
жемчуг, причем одного размера, и здесь его целая нитка! И все это мне просто
дарят, хотя я сто раз уверяла всех, что не имею к тем событиям никакого
отношения.
– Но как же обвинения? – спросил я. – Как же
опасность публичного осуждения?
– Их никто не защищает и никто не оплакивает, – быстро
ответила она, осыпая мою щеку новым дождем поцелуев. А сегодня, до того как вы
пришли, меня, как всегда, навестили мои друзья из Великого Совета, почитали мне
новые стихи, посидели в тишине и покое, отдыхая от клиентов и бесконечных
требований своих семей. Нет, не думаю, чтобы кто-то меня в чем-то обвинил, и
всем известно, что в ночь, когда свершились убийства, я находилась здесь в
обществе того ужасного англичанина, Амадео, того самого, кто пытался тебя
убить, кто, конечно...
– Да, а что с ним? – поинтересовался я.
Мариус, прищурившись, посмотрел на меня и легко постучал по
голове облаченным в перчатку пальцем. Прочти ее мысли, хотел он сказать. Но я и
подумать об этом не мог. Слишком она была хорошенькая.
– Англичанин исчез. Подозреваю, что он где-то утонул.
Наверное, слоняясь пьяным по городу, свалился в канал или, еще того хуже, в
лагуну.
Конечно, Мастер говорил мне, что позаботился обо всем, дабы
избежать любых осложнений, связанных со смертью англичанина, но я никогда не
спрашивал, что конкретно он сделал.
– Значит, кое-кто считает, что ты наняла убийц, чтобы
избавиться от флорентийцев? – спросил Мариус.
– Похоже на то, – сказала она. – Находятся и
такие, кто думает, что я устроила расправу и над англичанином. Я становлюсь
могущественной женщиной, Мариус.
Оба они рассмеялись, он – низким металлическим смехом
сверхъестественного существа, Бьянка – чуть хрипловато, благодаря своей
человеческой крови.
Мне захотелось проникнуть в ее мысли. Я попытался поскорее
прогнать эту идею прочь. В ее присутствии я чувствовал ту же неловкость и
скованность, что и рядом с Рикардо и самыми близкими мне мальчиками. Эта
способность на самом деле казалась мне таким ужасным вторжением в чужую личную
жизнь, что я использовал ее только во время охоты, чтобы опознать злодея,
которого можно убивать.
– Амадео, ты краснеешь! В чем дело? – спросила
Бьянка. – У тебя горят щеки. Дай, я их поцелую. Да у тебя жар! Такое
впечатление, что лихорадка вернулась.
– Посмотри в его глаза, ангел, – сказал Мариус. –
Они чисты.
– Ты прав, – сказала Бьянка, заглядывая мне в глаза с
таким откровенным и милым любопытством, что показалась мне неотразимой.
Чуть сдвинув ткань платья, я поцеловал ее обнаженное плечо.
– Да, ты выздоровел, – проворковала она влажными
губами.
Я посмотрел на нее и проник в ее мысли... Мне показалось,
что я ослабил золотую пряжку под ее грудью и раздвинул пышные темно-зеленые
бархатные юбки. Я уставился на впадинку между ее полуобнаженными грудями.
Причиной тому кровь или нечто иное, но я вспомнил, какую питал к ней жаркую
страсть, и испытал ее снова, странным всеобъемлющим образом, не
сосредоточенную, как раньше, в одном определенном месте. Мне захотелось взять в
руки ее груди и медленно их целовать, возбуждая ее, в ожидании ее влаги, ее
аромата, в ожидании, когда она запрокинет голову. Да, я покраснел. Я погрузился
в приятное смутное забытье.
«Я хочу вас, хочу сейчас же, вас с Мариусом, в моей постели,
мужчину и мальчика, бога и херувима» – вот что говорили мне ее мысли;
и еще о том, что она вспоминала меня. Я как будто увидел свое отражение в
дымном зеркале – мальчика, сидящего рядом с ней на подушках в одной лишь
рубашке с открытым воротником и широкими рукавами. Его обнаженный
полувозбужденный орган готов завершить этот процесс и жаждет помощи ее нежных
губ или длинных, изящных белых пальцев.
