– Рикардо передо мной в слишком большом долгу, чтобы
усомниться хоть в одном моем действии, – ответил Мариус, впрочем без
высокомерия и без гордости.
– Тогда он намного лучше воспитан, чем я, правда? Потому что
я точно так же перед тобой в долгу, но ставлю под сомнение каждое твое слово.
– Да, ты сообразительный, острый на язык чертенок, это
правда, – согласился Мариус со слабой улыбкой. – Рикардо проиграл в
карты его пьяный отец и отдал мальчика на милость звероподобного купца, который
заставлял его работать день и ночь. Рикардо ненавидел своего отца, ты –
никогда. Рикардо было восемь лет, когда я выкупил его за золотое ожерелье. Он
видел самых плохих людей – тех, в ком дети не вызывают естественной жалости. Ты
видел, что делают люди с детской плотью ради удовольствий. Это еще не самое
худшее. Рикардо не представлял себе, что хрупкое маленькое существо может
вызвать в людях сострадание, и ни во что не верил, пока я не позволил ему
почувствовать себя в безопасности, не насытил его знаниями и не объяснил ему в
самых недвусмысленных выражениях, что он стал моим сыном и наследником.
Но если ответить на твой вопрос по существу... Рикардо
считает, что я маг и что я решил поделиться своими чарами с тобой. Он знает,
что ты стоял на пороге смерти, когда я даровал тебе свои секреты, и что я не
дразню его и всех остальных этой честью, но скорее рассматриваю ее как
вынужденную и необходимую меру. Он не стремится к нашим знаниям. И будет
защищать нас ценой собственной жизни.
Я с этим согласился. В отличие от большого желания
довериться Бьянке я не чувствовал ничего подобного по отношению к Рикардо.
– Я испытываю потребность оберегать его, – сказал я
Мастеру. – Очень надеюсь, что ему никогда не придется защищать меня.
– Так же как и я, – ответил Мариус. – Это касается
всех мальчиков. Бог оказал твоему англичанину великую услугу, лишив его жизни
до моего возвращения домой, когда я обнаружил, что он убил моих малышей.
Достаточно уже, что он тебя искалечил. Но еще более отвратительно, что на моем
пороге он принес двоих детей в жертву своей гордыне и горечи. Ты занимался с
ним любовью, ты мог защититься. Но на его пути оказались невинные.
Я кивнул.
– Что стало с его останками? – спросил я.
– Все очень просто, – пожал он плечами. – Зачем
тебе знать? Я тоже бываю суеверным. Я рассеял их по ветру. Если правду говорят
старые легенды, то его дух будет изнывать в надежде восстановить тело и будет
вечно гоняться за ветром.
– Мастер, а что станет с нашими душами, если уничтожить наши
тела?
– Одному Богу известно, Амадео. Я отчаялся выяснить. Я
прожил слишком долго, чтобы думать о самоуничтожении. Возможно, меня постигнет
та же участь, что и весь физический мир. Вполне вероятно, что мы возникли из
ниоткуда и уйдем в никуда. Но давай лучше тешить себя иллюзиями о бессмертии,
как смертные тешат себя своими иллюзиями.
Уже хорошо.
Мастер дважды отлучался из палаццо, чтобы совершить свои
таинственные путешествия, причину которых он, как и прежде, отказывался мне
объяснять.
Я ненавидел эти отлучки, но понимал, что мне предоставляется
случай проверить свои новые силы. Я должен был мягко и ненавязчиво управлять
домом, мне приходилось самостоятельно охотиться, а потом, по возвращении
Мариуса, давать ему отчет в том, чем я занимался в свободное время.
После второго путешествия он вернулся домой утомленный и
непривычно грустный. Он сказал, как уже говорил однажды, что Те, Кого Следует
Оберегать, пребывают в мире.
– Я ненавижу этих тварей! – сказал я.
– Нет, никогда не смей говорить так в моем присутствии,
Амадео! – взорвался он.
Мастер так разозлился, что на мгновение потерял
самообладание, – таким я еще никогда его не видел. Не уверен, что за время
нашей совместной жизни я вообще видел, чтобы он по-настоящему сердился.
Он подошел ко мне, и я отпрянул, не на шутку испугавшись. Мариус
ударил меня наотмашь по лицу, однако, к счастью, он уже пришел в себя, и удар
получился обычным, до сотрясения мозга.
Я принял его и бросил на Мастера злобный, обжигающий взгляд.
– Ты ведешь себя как ребенок, – сказал я, – как
ребенок, изображающий господина, а мне приходится обуздывать свои чувства и
мириться с этим.
Конечно, для этой речи мне понадобилась вся моя
сдержанность, особенно с таким головокружением, и на моем лице отразилось такое
упрямое презрение, что он внезапно расхохотался. Я тоже засмеялся.
– Нет, правда, Мариус, – сказал я, чувствуя себя
безмерно дерзким, – кто они, эти существа, о которых ты говоришь? –
Здравый смысл заставил меня вести себя вежливо и почтительно. В конце концов,
мне действительно было интересно. – Ты возвращаешься домой несчастным. Ты
же не станешь это отрицать. Так кто они такие и чего ради их оберегать?
– Амадео, хватит вопросов. Иногда, перед самым рассветом,
когда мои страхи обостряются больше всего, я воображаю, что у нас есть враги
среди тех, кто пьет кровь, и что они уже близко.
– Другие? Такие же сильные, как ты?
– Нет, те, кто появился в последние годы, не могут
сравняться со мной по силе, поэтому-то их здесь и нет.
Я затаил дыхание. Он уже раньше намекал, что никого не
допускает на нашу территорию, но в подробности не вдавался, а теперь он был
расстроен, смягчился и хотел поговорить.
– Но я воображаю, – продолжал Мариус, – что
существуют и другие, что они придут нарушить наш покой. У них нет веской
причины. Так всегда бывает. Им захочется поохотиться в Венеции, или же они
попытаются уничтожить нас просто развлечения ради. Я представляю себе... Короче
говоря, дитя мое, – а ты мое дитя, умник! – я рассказываю тебе о
древних тайнах не больше, чем тебе следует знать. Таким образом, никто не
сможет выкопать из твоего еще пока несовершенного разума его глубочайшие тайны
– ни с твоего согласия, ни без твоего ведома, ни против твоей воли.
– Если у нас есть история, которую стоит узнать, ты должен
мне рассказать. Что за древние тайны? Ты засыпаешь меня книгами по истории
человечества. Ты заставил меня изучать греческий и даже эту несчастную
египетскую письменность, которую никто на свете не знает. Ты без конца меня
допрашиваешь о судьбе Древнего Рима или Афин, о битвах каждого крестового
похода, отправлявшегося с наших берегов в Святую землю. А как же мы?
– Мы всегда были здесь, – ответил он, – я же
говорил. Древние, как само человечество. Мы всегда были здесь, нас всегда было
мало, мы всегда воюем, нам всегда лучше всего быть одним, нам нужна любовь в
лучшем случае одного-двух существ. Вот наша история, коротко и ясно. Я жду, что
ты напишешь ее мне на каждом из пяти известных тебе языков.
