Он повернулся с коварной улыбкой и смерил меня взглядом.
– Твой вид меня пугает, – сказал я. – Неужели я по
небрежности разоблачил в себе чудовище? Знаешь, моя блаженная смертная Сибил,
когда она не играет сонату Бетховена, известную как «Аппассионата», все время
смотрит, как я охочусь. А теперь ты хочешь, чтобы я рассказал тебе свою
историю?
Я бросил последний взгляд на труп с обвисшим плечом. На
подоконнике над ним стояла синяя стеклянная бутылка, а в ней – оранжевый
цветок. Ну не проклятие ли это?
– Да, очень хочу, – сказал Дэвид. – Пойдем,
вернемся вместе. Я просил тебя не вырывать его волосы только по одной причине.
– Да? – спросил я. Я посмотрел на него. С довольно-таки
искренним любопытством. – И по какой же причине? Я всего-то собирался
вырвать его волосы и выбросить.
– Все равно что оторвать крылышки у мухи, – предположил
он без видимого осуждения.
– У мертвой мухи, – ответил я. И намеренно
улыбнулся. – Ну же, из-за чего весь этот шум?
– Я хотел проверить, послушаешь ты меня или нет, –
сказал он. – Вот и все. Потому что, если бы ты меня послушал, между нами
все было бы в порядке. И ты остановился. Вот все и в порядке. – Он
повернулся и взял меня за руку.
– Ты мне не нравишься! – сказал я.
– О нет, нравлюсь, Арман, – ответил он. – Давай я
все запишу. Шагай по комнате, проповедуй, обвиняй. Сейчас ты на высоте, ты
сильный, потому что у тебя есть двое замечательных маленьких смертных,
цепляющихся за каждый твой жест, они у тебя как служители у Бога. Но ты хочешь
рассказать мне свою историю, сам знаешь, что хочешь. Ну же!
Я не мог удержаться от смеха.
– И что, эта тактика уже приносила результат?
Теперь наступила его очередь смеяться, что он и сделал в
добродушной манере.
– Нет, вряд ли, – сказал он. – Но давай поставим
вопрос так: напиши книгу для них.
– Для кого?
– Для Бенджи и Сибил. – Он пожал плечами. – Нет?
Я не ответил.
Написать книгу для Бенджи и Сибил. Мысли перенесли меня в
будущее, в веселую безопасную комнату, где мы соберемся вместе несколько лет
спустя, – я, Арман, не изменившийся маленький учитель, и Бенджи с Сибил в
расцвете своей смертной жизни. Бенджи вырастет в стройного, высокого
джентльмена с арабскими пленительными чернильными глазами, с любимой сигарой в
руке, мужчину с большими перспективами и большими возможностями. И моя Сибил,
гибкая, с пышными царственными формами, с золотыми волосами, обрамляющими овальное
лицо взрослой женщины с пухлыми губами и глазами, полными чарующего, скрытого
сияния, еще более великая пианистка, чем сейчас, выступающая с концертами.
Смогу ли я продиктовать в этой комнате свою историю и
подарить им книгу? Книгу, продиктованную Дэвиду Тальботу? Смогу ли я, выпуская
их из своего алхимического мира, подарить им эту книгу? Ступайте, дети мои,
забирайте с собой все богатства и напутствия, какими я могу вас наделить, а
теперь еще и эту книгу, так давно написанную для вас мною вместе с Дэвидом.
Да, сказала моя душа. И все-таки я повернулся, сорвал с
жертвы черный волосатый скальп и топнул по нему ногой. Дэвид даже не
поморщился. Англичане такие вежливые.
– Отлично, – сказал я, – я расскажу тебе мою
историю.
Его комнаты располагались на втором этаже, недалеко от того
места, где я задержался на лестнице. Какой контраст по сравнению с пустыми не
обогреваемыми холлами! Он устроил себе настоящую библиотеку, со столами, с
креслами. Медная кровать, сухая и чистая.
– Это ее комнаты, – сказал он. – Разве ты не
помнишь?
– Дора, – сказал я. И неожиданно вдохнул ее запах. Надо
же, он сохранился повсюду. Но все ее личные вещи исчезли.
Должно быть, это его книги – а как же иначе? Новые
спиритуалисты: Дэннион Вринкли, Хиларион, Мелвин Морс, Брайан Уэйс, Мэтью Фокс,
Урантия. Плюс старые тексты: Кассиодор, святая Тереза Авильская, Григорий из
Тура, Веды, Талмуд, Тора, Кама-сутра, все на языке оригинала. Несколько
малоизвестных романов, пьесы, стихи.
– Да. – Он сел за стол. – Мне свет не нужен. А
тебе?
– Я не знаю, что тебе рассказать.
– Ясно, – сказал он и достал авторучку. Он открыл
блокнот с поразительно белой бумагой, размеченной тонкими зелеными
линейками. – Ты поймешь, что мне рассказать. – Он посмотрел на меня.
Я стоял, обхватив себя руками, уронив голову, как будто она
может отвалиться и я умру. Волосы упали мне на грудь. Я подумал о Сибил и
Бенджамине, о моей тихой девочке и жизнерадостном мальчике.
– Они тебе понравились, Дэвид, мои дети? – спросил я.
– Да, с первого взгляда, как только ты их привел. Они всем
понравились. Все смотрели на них с любовью и уважением. Столько сдержанности и
обаяния. Наверное, каждый из нас мечтает о таких спутниках, верных смертных
друзьях, обезоруживающе милых, которые не сходят с ума и не кричат. Они тебя
любят, но не находятся во власти ужаса или под гипнозом.
Я не двигался. И не говорил. Я закрыл глаза. В голове у меня
раздался быстрый, дерзкий марш из «Аппассионаты», грохочущие, искрящиеся волны
музыки, болезненной и ломко-металлической – «Аппассионаты». Только она звучала
в голове. Без золотистой длинноногой Сибил.
– Зажги свечи, все, какие есть, – нерешительно сказал
я. – Тебе не сложно? Приятно, когда много свечей, да, смотри, на окнах все
еще висят кружева Доры, свежие, чистые. Я люблю кружева, это брюссельский point
de gaze, или очень похоже, да, я от них без ума.
– Конечно, я зажгу свечи, – сказал он.
Я повернулся к нему спиной. Я услышал резкий восхитительный
треск маленькой деревянной спички. Я понюхал, как она горит, а потом до меня
донесся маслянистый аромат склоняющегося, скручивающегося фитиля, и вверх
поднялся свет, обнаружив на полосатом потолке голые кипарисовые доски. Еще
треск, новая цепочка тихих, приятных, мягких хрустящих звуков, и свет разросся,
опустился на меня и почти что озарил мрачную стену.
– Зачем ты это сделал, Арман? – сказал он. – Да,
на плате, вне всякого сомнения, было изображение Христа; создавалось
впечатление, что это и есть священный Плат Вероники; видит Бог, в него поверили
тысячи людей, да, но в твоем случае – почему, почему? Да, я не могу не
признать, что оно обладало ослепительной красотой – Христос в терновом венце,
его кровь, глаза, смотрящие прямо на нас, на нас обоих, но почему ты так
безусловно поверил в него, Арман, после стольких лет? Зачем ты ушел к нему?
Ведь ты хотел именно этого?
