– Что нам до этого, Сантино? – с упреком спросила она,
однако при этом по-матерински гладя его по волосам.
– Я хотел сказать, что таковы устои Господа, – ответил
Сантино, – устои его мироздания. Время смывает даже письмена в камне, под
огнем и пеплом ревущих гор исчезают целые города. Иными словами, земля вбирает
в себя все, а теперь она поглотила и его, легендарного Мариуса, который был
намного старше всех тех, чьи имена нам известны. А с ним ушли и его драгоценные
тайны. Да будет так!
Я молча сжал руки, чтобы они не дрожали.
– Жил я в одном городе, – вполголоса продолжал он,
держа на руках жирную черную крысу и гладя ее, как самую пушистую кошку, а та,
поблескивая крошечным глазом и свесив вниз длинный изогнутый хвост,
напоминавший косу, даже не шелохнулась. – Прелестный был город, с высокими
прочными стенами. Каждый год там бывала такая ярмарка, что словами не описать:
все купцы выставляли на ней свои товары, со всех деревень, ближних и дальних,
собирался стар и млад – покупали, продавали, танцевали, пировали...
Замечательное место! Но все забрала чума. Чума пришла, не заметив ни ворот, ни
стен, ни башен, прошла незамеченной мимо стражников властелина, мимо отца в
поле, мимо матери в огороде. Всех забрала чума, всех, за исключением самых
неисправимых грешников. Меня замуровали в собственном доме вместе с раздувшимися
трупами моих братьев и сестер. И я вновь обрел свободу только благодаря
вампиру, который случайно забрел туда в поисках пропитания и не нашел иной
крови, кроме моей. А сколько их было!
– Разве мы не отрекаемся от нашей смертной истории во имя
Господа? – спросила Алессандра с величайшей осторожностью. Ее рука
продолжала гладить волосы Сантино, откинув их с его лба.
Охваченный воспоминаниями, он устремил на меня невидящий
взгляд широко раскрытых глаз.
– Тех стен уже нет. На их месте сейчас деревья, дикая трава
и груды камней. И в далеких замках можно встретить камни из бастионов крепости
нашего властелина, из наших лучших мостовых, из зданий, составлявших некогда
предмет нашей гордости. Так уж устроен этот мир – все уничтожается, и пасть
времени не менее кровожадна, чем любая другая.
Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь, сотрясавшую меня
с ног до головы. С губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и опустил голову,
крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать.
Через некоторое время я все же заставил себя выпрямиться и
заговорить, правда шепотом:
– Я вам служить не буду! Я вашу игру насквозь вижу. Мне
знакомы ваши писания, ваше благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, как
пауки, ткете темную, запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племени
вы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы такие же
жалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну и
плетите свою ложь. Я вам служить не буду!
С какой любовью они на меня посмотрели.
– Ах, бедное дитя, – вздохнула Алессандра. – Твои
страдания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни – не во имя
Бога?
– Я вас проклинаю!
Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, из
дверей, спрятанных в земляных стенах и распахнувшихся подобно немым ртам,
явились его слуги, в широких одеяниях и капюшонах, как раньше. Они схватили
меня, крепко вцепившись в руки и ноги, но я не сопротивлялся.
Они потащили меня в темницу с железными решетками и
земляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченные
пальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.
Я лег на землю и разрыдался. Я оплакивал своего Мастера. Мне
было все равно – пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, как
велика моя потеря, и потеря эта была сравнима только с моей любовью, а только
узнав глубину своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакал
и плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, царапал ее, а потом
лежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.
Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.
– Бедное дитя, – прошептала она. – Я буду с тобой,
я всегда буду с тобой. Только позови.
– Ну почему? Почему? – выкрикнул я, и каменные стены
отозвались эхом. – Отвечай!
– В самых глубинах ада, – сказала она, – разве
демоны не любят друг друга?
Прошел час. Ночь подходила к концу.
Я страдал от жажды.
Я буквально сгорал от жажды. И она это знала. Я свернулся на
полу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем смогу еще раз
выпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать,
больше я ничего не хотел. Кровь...
После первой ночи я решил, что умру от жажды.
На исходе второй я думал, что погибну от собственных воплей.
Когда подходила к концу третья ночь, я мог только мечтать о
крови, отчаянно плача и слизывая с пальцев красные слезы.
Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенно
невыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.
Я почуял кровь из конца длинного черного коридора. Я услышал
запах прежде, чем увидел свет факела.
К моей темнице волокли крепкого, дурно пахнущего молодого
мужчину. Он брыкался, сыпал проклятиями, рычал и брызгал слюной, как безумный,
вопя при одном только взгляде на факел, которым его запугивали, подталкивая вперед.
Я с огромным трудом поднялся на ноги и тут же навалился на него, буквально
рухнул на его сочную горячую плоть. Я разорвал его горло, одновременно смеясь и
плача, впопыхах давясь и захлебываясь кровью.
Он с ревом упал под моей тяжестью. Кровь, пузырясь, стекала
по моим губам и истончившимся, костлявым, как у скелета, пальцам. Я пил, пил,
пил, пока не почувствовал, что насытился. И этот элементарный процесс
удовлетворения голода – жадное, ненавистное, эгоистичное поглощение
благословенной крови – затмило всю боль и все отчаяние.
Меня оставили одного, позволив вволю насладиться собственной
прожорливостью, бездумным, непристойным пиршеством. Потом, отвалившись от
жертвы, я почувствовал, что стал яснее видеть в темноте. Стены снова
заискрились капельками руды, как звездный небосвод. Я оглянулся и увидел, что
столь жестоко убитой мною жертвой был Рикардо, мой любимый Рикардо, мой
блистательный и мягкосердечный Рикардо, – голый, грязный, откормленный
пленник, специально для этого содержавшийся в вонючей земляной тюрьме.
Я закричал.
А потом бросился на решетку и стал биться о нее головой. Мои
белолицые стражи подбежали к ней с другой стороны и в страхе попятились к
противоположной стене темного коридора. Я в слезах упал на колени.
Я обхватил руками мертвое тело.
