Но она исчезла.
Комната, сад и все вокруг погрузились в спокойствие и
тишину.
Открыв глаза почти перед самым рассветом, я увидел, что лежу
на полу в доме. Я плакал и, должно быть, уснул.
Я понимал, что должен отправляться в Александрию, что мне
необходимо до восхода солнца успеть уйти как можно дальше и зарыться где-нибудь
глубоко в песок. Мне будет так приятно спать в песчаной почве. Я заметил, что
ворота сада распахнуты настежь и ни одна дверь не заперта.
Но я не мог заставить себя пошевелиться. Я с каким-то
холодным спокойствием представлял себе, что разыскиваю ее по всему Каиру.
Слышал, как зову ее и умоляю вернуться.
Мне даже на миг показалось, что все это было на самом деле.
Что я, совершенно забыв о гордости, бросился за ней следом, пытался рассказать
ей что-то о предначертаниях судьбы, о том, что мне было суждено потерять ее,
так же как Ники суждено было потерять свои руки. Что я уверял ее в том, что мы
должны каким-то образом изменить судьбу и в конце концов одержать победу.
Бессмысленные мечты. Я не побежал за ней. Я отправился на
охоту в одиночестве, а потом вернулся обратно. Сейчас она уже за много миль от
Каира. Словно крошечная песчинка, подхваченная порывом ветра, она исчезла
навсегда.
Прошло много времени, прежде чем я заставил себя повернуть
голову. Небо над садом и далекими крышами уже заалело. Всходило солнце, и
вместе с ним город окутывало тепло. Сотни голосов проснувшихся в этот ранний
час жителей Каира раздавались на его извилистых узких улочках, звуки исходили и
от пробуждающихся деревьев, песка, травы.
Напряженно вслушиваясь в шум утреннего города и следя за
ползущим по крыше лучом света, я не сразу почувствовал близкое присутствие
смертного.
Он стоял возле самых ворот сада и всматривался в мое
неподвижно лежащее посреди пустого дома тело. Это был молодой и довольно
симпатичный на вид европеец со светлыми волосами, одетый на арабский манер. Он,
естественно, был удивлен, увидев ранним утром на полу покинутого хозяевами дома
своего собрата-европейца.
Солнце уже начинало жечь мне глаза, кожа вокруг них горела,
но я продолжал следить, как он входит через распахнутые ворота в парк и
приближается ко мне. В белоснежной одежде и арабском головном уборе он был похож
на привидение в белой простыне.
Я понимал, что должен бежать, что должен немедленно укрыться
от солнца. Шансов на то, чтобы попасть в подвал под домом, уже не было. В мое
убежище проник смертный. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы убить
его и таким образом избавиться от несчастного глупца.
Но я продолжал лежать неподвижно. А он подходил все ближе и
ближе, и на фоне совсем светлого неба фигура его казалась темной.
– Месье, – услышал я участливый шепот, совсем как
шепот той женщины в соборе Нотр-Дам, которая хотела мне помочь, перед тем как я
убил ее и ее невинного ребенка. – Месье, что с вами? Могу я вам чем-нибудь
помочь?
Лицо молодого человека было загорелым, а из-под арабского
убора на меня смотрели совсем такие же, как и у меня самого, серые глаза в
обрамлении золотистых ресниц.
Я вдруг осознал, что, сам того не желая, вскакиваю на ноги,
что губы мои кривятся, обнажая острые зубы, и из горла вырывается звериное
рычание. Молодой человек в ужасе смотрел на меня.
– Гляди! – рявкнул я, демонстрируя свои длинные
клыки. – Видишь?!
Я рванулся к нему, схватил его руку и прижал ладонью к
своему лицу.
– Ты думал, что я человек? – кричал я, обхватывая
его и отрывая от пола, в то время как он безуспешно пытался ударить или
оттолкнуть меня. – Ты думал, что я такой же, как ты?
Рот его сначала беззвучно раскрылся, потом я услышал
душераздирающий вопль.
Я швырнул его высоко вверх, через сад, и его тело исчезло за
одной из сияющих крыш.
В небе уже вовсю горел рассветный пожар.
Через ворота сада я выскочил на улицу, потом долго бежал под
какими-то арками, мчался по незнакомым улочкам, распахивая одним ударом
преграждавшие мне путь ворота и двери и расталкивая попадавшихся под руку
смертных.
Я проламывал даже стены, и пыль забивала мне нос, мешая
дышать, но я мчался все дальше по грязным и вонючим проулкам. И все время меня
буквально по пятам преследовал свет.
Найдя наконец сгоревший дотла дом с обрушившимися решетками
вокруг, я влетел туда и стал зарываться в садовую землю, пока не почувствовал,
что больше не в силах шевелить руками.
Я окунулся в холод и темноту.
Я был в безопасности.
Глава 6
Я умирал. А может быть, мне это только казалось. Я не знал,
сколько прошло ночей. Мне необходимо было подняться и добраться до Александрии.
Я должен был переплыть море. Но это означало, что надо двигаться,
поворачиваться в земле и отдаться на милость невыносимой жажды.
Нет, я ей не поддамся.
Жажда возникла. Жажда продолжалась. Она пытала меня как
огнем. Мой мозг умирал от жажды, мое сердце – тоже, оно билось все громче и громче
и, казалось, готово было выскочить из груди. Но я все равно не сдавался.
Возможно, удары моего сердца были слышны даже смертным на
поверхности земли. Иногда я видел людей – как вспышки пламени на фоне тьмы,
иногда слышал их голоса, бормочущие что-то на чужом языке. Но чаще всего перед
моими глазами была только тьма. Я слышал только тьму.
Казалось, я сам превратился в жажду, я видел только красные
сны, мною овладевали только красные мечты, и постепенно я начал осознавать, что
слишком ослаб и едва ли смогу самостоятельно проделать путь наверх сквозь
тяжелые песчаные комья. Я слишком ослаб, чтобы вновь запустить колесо жизни.
Да, это так. Я не мог подняться, даже если бы захотел. Я
вообще не мог шевелиться. Но я дышал. Продолжал жить. Но жил и дышал я совсем
не так, как делают это смертные. Гулкие удары сердца эхом отдавались у меня в
ушах.
Но все-таки я не умирал. Я просто был чересчур истощен. Так
же как обреченные на муки несчастные за стенами кладбища Невинных мучеников.
Истинное воплощение страданий, которые поджидают нас повсюду, но при этом
невидимое, никем не признаваемое и не отмеченное, а потому совершенно
бесполезное.
На руках у меня выросли длинные когти, кожа сморщилась и
приросла к костям, глаза выпирали из ввалившихся глазниц. Самое интересное, что
в таком виде мы можем существовать вечно, даже если не пьем кровь, не желая
предаваться этому поистине восхитительному и роковому удовольствию. Мы все
равно существуем. Это можно было бы назвать интересным, если бы не муки,
которые испытываем мы при каждом ударе сердца.
