В конце концов по прошествии неисчислимого количества лет
Отец и Мать погрузились в молчание, и уже не осталось никого, кто бы вспомнил
времена, когда они разговаривали, боролись и умоляли о милосердии. Настало
время, когда никто не мог вспомнить, кто и зачем заточил в подземном склепе
Мать и Отца и почему они не могут быть освобождены. Некоторые даже не верили в
то, что Мать и Отец были прародителями всех и их гибель способна причинить
кому-либо вред. Они считали это не более чем древней легендой.
А тем временем Египет продолжал существовать, и его
религиозные верования, не подвергавшиеся воздействию извне, обратились к
наличию у человека сознания и совести, к тому, что после смерти каждого, будь
он богатым или бедным, ждет суд, к признанию необходимости быть добродетельным
и существования жизни после смерти.
Однажды ночью Мать и Отец наконец освободились, и те, кто
охранял их, поняли, что только они сами могли сдвинуть каменные глыбы. За время
молчания их сила и могущество неизмеримо возросли. И тем не менее сидящие
посреди темного и грязного зала, который долгие века оставался местом их
заточения, они больше походили на статуи. Одежды их давно истлели, и теперь
обнаженные тела излучали сияние.
Если они соглашались принять предлагаемую им жертву, то
двигались при этом чрезвычайно медленно, словно впавшие в зимнюю спячку
рептилии. Казалось, время изменило свои параметры, и теперь годы стали для них
не более чем ночами, а века длились не дольше, чем годы.
Древняя религия была в Египте сильна как никогда. При этом
она не принадлежала ни Востоку, ни Западу. Те, Кто Пьет Кровь, оставались
божественными символами, светлым и возвышенным воплощением загробной жизни,
насладиться которой может быть позволено даже самому бедному и жалкому
египтянину.
В эти поздние времена разрешалось приносить в жертву только
преступников и злодеев. Ибо таким образом боги избавляли людей от зла, защищали
их и безмолвными голосами произносили слова утешения, помогая слабым, излагая
те истины, которые удалось им постичь во время долгих периодов жажды. Они говорили
о том, что мир наполнен величайшей красотой и никто в мире не одинок.
Мать и Отец обитали в самом великолепном из всех святилищ, и
все боги приходили туда, чтобы с их разрешения обрести хотя бы несколько капель
Могущественной Крови.
И вдруг произошло невероятное. Египет был близок к падению.
Все, что так долго считалось незыблемым и вечным, должно было вот-вот
измениться. На землю Египта пришел Александр, у власти встали Птолемеи, потом
появились Цезарь и Антоний – все они были поборниками жестокости и главными
действующими лицами величайшей драмы под названием КОНЕЦ ВСЕГО.
И тогда нечестивый и лишенный веры Старейший, озлобленный и
разочарованный, оставил Мать и Отца под палящими лучами солнца.
Я поднялся с кушетки и посмотрел на стоящую в центре комнаты
Акашу. Свисающие лохмотья испачканных песком бинтов показались мне
оскорбительными для ее царственной фигуры. Сердце мое переполнилось древними
поэтическими сказаниями. Меня буквально захлестнула любовь к ней.
Я больше не чувствовал никакой боли. Кости мои срослись.
Опустившись на колени, я с благоговением поцеловал пальцы ее правой руки.
Подняв взгляд, я увидел, что она смотрит прямо на меня, слегка склонив голову,
и заметил промелькнувшее на ее лице странное выражение, в котором было столько
же страдания, сколько во мне любви к ней. Потом голова ее медленно, очень
медленно вернулась в прежнее положение, глаза снова устремили свой взгляд
вперед, и в ту же минуту я понял, что мне довелось увидеть и узнать то, чего не
дано было увидеть и узнать Старейшему.
К тому моменту, когда я закончил оборачивать ее тело
бинтами, я пребывал в экстазе. Более, чем когда-либо, я чувствовал себя
обязанным позаботиться о ней и Энкиле, перед моими глазами стояли ужасные
картины гибели Старейшего, а кровь, которую она дала мне, не только придавала
сил, но и многократно увеличила мое возбуждение.
Пока я готовился к отъезду из Александрии, меня преследовали
мысли о том, что мне в конце концов удастся пробудить к жизни Акашу и Энкила,
что по прошествии лет к ним вернутся украденные жизненные силы и тогда мы
познаем друг друга так близко и в таких удивительных формах, что сны, посланные
мне вместе с кровью Акаши, поблекнут.
Рабы мои давно вернулись домой вместе с лошадьми и повозками
для нашего путешествия. Они привезли также два каменных саркофага, замки и цепи
– все, что я велел им приготовить. И теперь они ожидали снаружи моих дальнейших
указаний. Каменные саркофаги я поставил рядом в одну из повозок, потом уложил в
них саркофаги поменьше, в которых находились Мать и Отец, обвязал цепями, запер
на замки и накрыл большими тяжелыми одеялами. Наконец мы тронулись в путь и,
прежде чем повернуть к городским воротам, сначала направились к тайной двери,
ведущей в подземный храм.
Строго-настрого приказав рабам поднять тревогу, если кто-то
вдруг приблизится к повозкам, я взял кожаный мешок и спустился в храм. Дойдя до
библиотеки Старейшего, я собрал все имевшиеся там свитки папирусов и все до
единого письменные источники, какие только смог найти, и сложил их в мешок.
Жаль, что у меня не было возможности прихватить с собой еще и надписи со стен.
Я чувствовал, что в соседних комнатах кто-то есть, однако
все остальные обитатели храма были так напуганы, что не осмелились показаться.
Им, несомненно, было известно, что я похитил Мать и Отца. Вполне возможно,
знали они и о гибели Старейшего.
Мне, однако, не было до них дела. Я покидал Египет, унося с
собой источник могущества всех нас. Я был молод, глуп и горяч.
Добравшись наконец до Антиохии-на-Оронте – большого и
прекрасного города, соперничавшего с Римом по численности населения и
богатству, я прочел древние папирусы, и они рассказали мне обо всем, что
позволила мне мысленно увидеть Акаша.
Акаша и Энкил обрели первый из множества храмов, которые я
построил для них по всей Азии и Европе. Они не сомневались, что я стану
заботиться о них всегда, а я был уверен в том, что они никому не позволят
причинить мне зло.
Когда много веков спустя свора Детей Тьмы набросилась на
меня в Венеции и сожгла, я был слишком далеко от Акаши. Если бы не это, она
непременно пришла бы ко мне на помощь. Пока я добирался до святилища, я успел в
полной мере испытать те муки, которые выпали на долю сожженным богам, а затем я
пил ее кровь, пока не излечился окончательно.
Должен сказать, что к концу первого века заботы о Матери и
Отце я уже не надеялся, что они когда-нибудь «возвратятся к жизни», и в
отчаянии сознавал, что все останется по-прежнему навсегда. Так же как и сейчас,
их неподвижность и молчание были практически непрерывными. Изменилась с годами
только их кожа – от солнечных ожогов не осталось и следа, и она вновь стала
алебастрово-белой.
