– Ты поистине дьявольское существо, Лестат! –
пробормотал он. – Дело в том, что, если ты все же проговоришься, я могу
сделать с тобой все, что мне будет угодно. И тебе это, конечно же, отлично
известно. Я могу растоптать тебя, как Акаша растоптала Старейшего. Одним
усилием воли могу сжечь тебя в пламени. Но я не хочу тебе угрожать. Я хочу,
чтобы ты вернулся ко мне. Но я не допущу, чтобы тайна моя стала известна, не
позволю своре бессмертных существ напасть на меня, как напали они в Венеции. Я
не позволю, чтобы обо мне узнали другие мне подобные. И ты никогда – случайно
или намеренно – не должен посылать кого-либо на поиски Тех, Кого Следует
Оберегать, или Мариуса. Мое имя не должно произноситься в присутствии других.
– Я все понимаю, – ответил я.
– Ты говоришь искренне? Или мне все же следует
припугнуть тебя? Должен ли я предупредить, что месть моя может быть ужасной? И
что наказание коснется не только тебя, но и тех, кому ты доверишь эту тайну.
Учти, Лестат, я уничтожил многих себе подобных, которые приходили, чтобы найти
меня. И уничтожил их только потому, что они узнали древние легенды и мое имя.
Потому что они не прекратили бы свои поиски.
– Я не в силах больше слушать это, – пробормотал
я. – Клянусь, я никому ничего не расскажу. Но боюсь, что другие смогут
прочесть мои мысли, похитить образы, хранящиеся в моей голове. Арману,
например, это удавалось с легкостью. Что, если…
– В твоих силах скрыть эти образы. Ты знаешь, как это
делается. Ты можешь послать им совсем другие видения и таким образом сбить их с
толку. Ты можешь закрыть свой разум. Это ты тоже умеешь делать. Однако давай
покончим с угрозами и предостережениями. На самом деле ничего, кроме любви, я к
тебе не испытываю.
Некоторое время я сидел молча. В голове моей роились всякого
рода запретные помыслы. В конце концов я не выдержал и высказал их вслух:
– Мариус, неужели тебе никогда не приходило в голову
рассказать остальным обо всем, что тебе известно? Я имею в виду, что ты мог бы
сделать свои знания достоянием нам подобных и таким образом собрать всех
вместе.
– Боже милостивый! Конечно же нет, Лестат! Зачем бы я
стал это делать? – Казалось, он был искренне озадачен.
– Да затем, чтобы мы смогли наконец обрести древние
легенды, чтобы смогли все обдумать и разобраться в загадках нашей истории, как
делают это смертные. Чтобы могли поведать друг другу собственные истории,
поделиться силами и знаниями…
– И воспользоваться ими так же, как прибегли к ним Дети
Тьмы в борьбе против людей?
– Нет… я имел в виду не это.
– Послушай меня, Лестат. В вечности общества
встречаются достаточно редко. Большинство вампиров недоверчивы по натуре и
стремятся к одиночеству, потому что не любят никого. Время от времени они
обзаводятся одним или двумя тщательно отобранными и проверенными спутниками и охраняют
места своей охоты и свою собственность так же ревностно, как делаю это я. Они
не захотят объединяться. И даже если им удастся преодолеть ожесточение,
подозрительность и злобу, которые всегда разделяли их, и создать нечто вроде
союза, то очень скоро все закончится жесточайшей и непримиримой борьбой за
превосходство и битвами за власть. Произойдет примерно то же самое, что
позволила мне увидеть Акаша и что однажды уже случилось тысячу лет тому назад.
Так или иначе, но мы воплощаем собой зло. Мы убиваем. А потому пусть лучше на
этой земле создают свои союзы смертные, объединяясь во имя добра.
Стыдясь собственных возбуждения, слабостей и импульсивности,
я согласился с его доводами. Однако передо мной открылся целый мир новых
возможностей.
– А как быть со смертными, Мариус? Неужели ты никогда
не испытывал желания раскрыть перед ними свою сущность, рассказать им все, что
тебе известно?
И вновь мой вопрос ошеломил его.
– Неужели тебе не хотелось поведать о нас миру? –
продолжал я. – А там будь что будет. Разве не казалось тебе, что это
гораздо лучше, чем жить, скрываясь и окутывая себя тайной?
Он на минуту прикрыл глаза и опустил подбородок на сложенные
руки. Впервые мне удалось мысленным взором увидеть вереницу исходящих от него
образов, и я понял: он позволил мне проникнуть в его разум, потому что не был
уверен в своем ответе. Его воспоминания обладали такой силой, что мои
собственные возможности показались мне слабыми и хрупкими. А он между тем
вспоминал далекие времена, когда Рим правил всем миром и когда сам Мариус
находился в расцвете своей смертной жизни.
– Ты вспоминаешь о том, как собирался все
рассказать? – спросил я. – Как хотел раскрыть свой чудовищный секрет?
– Возможно. Но только в самом начале, когда меня мучило
отчаянное желание общаться с людьми и не терять с ними связи.
– Да, именно общаться, – повторил я, с
удовольствием произнося это слово.
И мне вспомнился вечер, когда я стоял на сцене театра Рено,
приводя в ужас собравшихся в зале парижан.
– Однако это было только в очень-очень далеком прошлом, –
медленно произнес он, находясь под впечатлением от своих воспоминаний. Его
прищуренные глаза были задумчивыми, словно он мысленно перенесся на множество
веков назад. – На самом деле это безумие и глупость. Если бы люди получили
хотя бы одно подтверждение, они немедленно уничтожили бы нас. А я не желаю
погибать. Такого рода опасности и катастрофы меня не интересуют.
Я молчал.
– В действительности ты и сам не испытываешь
потребности сделать рассказы о нас достоянием общественности, –
примирительно и успокаивающе промолвил он.
Пальцы его коснулись моей руки.
«На самом деле мне так этого хочется», – думал я, глядя
вдаль и вспоминая свое не такое уж далекое прошлое: театр, сказочные фантазии.
Меня охватила невыразимая печаль.
– Тебя мучают одиночество и сознание своей чудовищной
сущности, – снова заговорил он. – А ты по натуре импульсивен и
несдержан.
– Ты прав.
– Какой смысл что-либо кому-то рассказывать? Никто
ничего не простит. Никто не искупит своей вины. Думать иначе не более чем
детские иллюзии. Откройся, позволь себя уничтожить – и чего ты этим добьешься?
Сад Зла молча и с удовольствием поглотит твои останки. Так где, скажи мне,
понимание и справедливость?
Я молча кивнул. Он сжал мою руку и медленно, словно неохотно
и против воли, поднялся на ноги.
