Я вошел в свою комнату, освещенную поднимающимся от
поверхности моря сиянием, и открыл футляр скрипки. Потом долго смотрел на
лежащий передо мной шедевр Страдивари.
Я не умел играть на скрипке, однако мы поистине
непревзойденные мастера подражания. Как сказал Мариус, я отличаюсь умением
наблюдать и выдающимися способностями. А я так часто наблюдал за Ники, когда он
играл!
Я подтянул смычок и протер струны из конского волоса
маленьким кусочком смолы – именно так всегда делал Ники.
Всего пару ночей назад сама мысль о том, чтобы притронуться
к этой вещи, была мне невыносима. А голос скрипки причинял мне невыносимую
боль.
И вот теперь я вынул ее из футляра и понес через дом точно
так же, как когда-то нес ее за кулисами Театра вампиров, собираясь вложить в
руки Ники. И даже не помышляя в тот момент ни о каком тщеславии, я направился к
лестнице, ведущей в подземное святилище, все ускоряя и ускоряя шаги.
У меня было такое впечатление, что именно Мать и Отец манили
меня к себе, в то время как сам я был напрочь лишен собственной воли. Я больше
не вспоминал о Мариусе. Для меня вообще перестало иметь значение что-либо,
кроме того, что я должен как можно быстрее спускаться по узким и сырым каменным
ступеням, мимо окон, в которые залетали соленые морские брызги и проникал
тусклый вечерний свет.
Моя одержимость становилась настолько сильной и
всеохватывающей, что я даже приостановился, засомневавшись вдруг, исходит ли
идея действительно от меня. Однако глупо было даже думать об этом. Кто еще мог
внушить ее мне? Те, Кого Следует Оберегать? Вот это уже истинное тщеславие! Да
и откуда им знать, что за хрупкий и удивительный маленький деревянный
инструмент держу я сейчас в руках?
Он способен издавать звуки, которых никогда не слышал
древний мир, такие человеческие и так трогающие души людей, что некоторые даже
считают скрипку творением сатаны, а скрипачей объявляют одержимыми дьяволом.
Я пребывал в полнейшем замешательстве, голова у меня
кружилась.
Как мог я, спустившись так глубоко, даже не вспомнить о том,
что дверь, ведущая в святилище, заперта на засов изнутри?! Если бы у меня в
запасе было еще лет пятьсот, я, возможно, и смог бы ее открыть. Но сейчас для
меня это совершенно невозможно.
И тем не менее я продолжал спускаться. Только что пришедшие
мне в голову мысли почти мгновенно испарились. Я вновь летел как на крыльях, а
нестерпимая жажда только усиливала мое возбуждение. Хотя жажда не имела
никакого отношения к происходящему.
Наконец я повернул в последний раз и увидел перед собой
распахнутые настежь двери в святилище. Свет горевших там ламп проникал и на
лестницу. От наполняющего святилище чересчур сильного запаха цветов у меня
комок подступил к горлу.
Прижимая обеими руками к груди скрипку, я подошел ближе.
Двери шатра тоже были открыты. Они по-прежнему сидели рядом, все в той же позе.
Кто-то принес им свежие цветы, положил брикетики благовоний
на золотые тарелки.
Я вошел в святилище и остановился. Подняв голову и взглянув
на их лица, я увидел, что они смотрят, как и в прошлый раз, прямо на меня.
Кожа их была такой белой, что я даже представить себе не
мог, что когда-то она могла иметь бронзовый оттенок, и боги казались такими же
твердыми, как драгоценные камни в их украшениях. На ее руке был браслет в виде
змеи, а грудь украшало накладное ожерелье. Над краем чистого полотняного
одеяния, которое было на нем, виднелась крохотная складка тела.
Ее лицо было тоньше, чем его, а нос немного длиннее. Разрез
его глаз был чуточку более удлиненным, а веки чуть более тяжелыми. Их густые
черные волосы почти не отличались.
Мне вдруг стало трудно дышать. Почувствовав внезапную
слабость, я попытался полной грудью вдохнуть запах цветов и благовоний.
Отблески света плясали на стенах в тысячах золотых
вкраплений живописных фресок.
Опустив взгляд, я увидел в своих руках скрипку и попытался
припомнить, зачем пришел сюда. Потом провел пальцами по деревянному корпусу,
думая о том, как должен выглядеть в их глазах этот миниатюрный инструмент.
Сдавленным от волнения голосом я тихо объяснил, что это такое,
потом сказал, что прошу их послушать, как она звучит, и что я никогда раньше не
играл на ней, но теперь хочу попробовать. Я говорил так тихо, что не слышал
собственного голоса, но понимал, что они его услышат, если, конечно, захотят.
Я поднял к плечу скрипку, прижался к ней подбородком и
приготовил смычок. Закрыв глаза, я увидел перед собой Ники, услышал его музыку,
вспомнил, как раскачивалось взад и вперед его тело в такт звукам, как сильно
прижимались к струнам пальцы, словно сама душа заставляла скрипку звучать.
Я сильно ударил смычком по струнам, и звуки мелодии резко
взлетели сначала вверх, а потом опустились и заполнили помещение, подчиняясь
бешеной пляске моих пальцев. Да, это была настоящая мелодия, и мне удалось ее
сыграть! Чистые, наполненные чувством звуки резонирующим эхом отдавались от
ближайших стен. Такие звуки могла издавать только скрипка, только у нее мог
быть такой пронзительный голос. Я как безумный продолжал играть, раскачиваясь
всем телом, забыв в эти мгновения и о Ники, и обо всем остальном. Я чувствовал
только свои вонзающиеся в гриф инструмента пальцы и осознавал, что это от меня
исходит заполнившая все уголки святилища музыка, которая, повинуясь неистовым
движениям смычка, становилась все громче и громче – то взлетала вверх, то
расстилалась по поверхности пола, подчиняя себе все вокруг.
И тогда я тоже запел вместе со скрипкой. Сначала тихо, а
потом во весь голос. Вокруг меня разлилось золотое сияние. И вдруг мне
показалось, что мой голос стал звучать намного громче, я услышал такие
невероятно высокие и чистые звуки, которые сам никак не мог издавать. И тем не
менее они звучали – прекрасные и возвышенные; точнее, звучала лишь одна нота,
она не меняла своей высоты и в то же время раздавалась все громче и громче,
пока наконец я не почувствовал страшную боль в ушах. Смычок в моих руках
заплясал еще неистовее, я едва не задыхался… И вдруг отчетливо понял, что эти
невероятно высокие звуки исходят не от меня!
Я понимал, что, если звуки немедленно не затихнут, у меня из
ушей брызнет кровь. Нет, не я пел на этой восхитительно высокой ноте! Не
прекращая играть и преодолевая ужасную боль в ушах, от которой голова моя
готова была расколоться, я поднял глаза и увидел, что Акаша стоит с широко
распахнутыми глазами и рот ее открыт в виде правильной буквы «О». Этот звук
исходил от нее, и сейчас она спускалась по ступеням шатра, протягивая вперед
руки и не прекращая петь все на той же высочайшей ноте, которая стальным
клинком рассекала мне барабанные перепонки.
В глазах у меня потемнело. Я услышал стук упавшей на
каменный пол скрипки. Я сознавал, что изо всех сил сжимаю руками голову. Я
кричал, но крик мой тонул в ее пении.
