Мы были слишком счастливы, чтобы огорчаться из-за подобных
пустяков. Но с наступлением холодов во мне еще более усилилось ощущение
страшной опасности, «болезнь смертности».
В Париже холода причиняли особенно много неприятностей.
Здесь не было такого чистого воздуха, как в горах.
Голодные, дрожащие от холода бедняки стучались в двери
домов. Ухабистые, немощеные дороги были покрыты слоем липкой грязи. Босоногие
ребятишки не знали, как спастись от пронизывающей стужи. Такого количества
неубранных трупов на парижских улицах мне еще не приходилось видеть. Мой
подбитый мехом плащ радовал меня больше, чем когда бы то ни было. Мы
заворачивались в него вместе с Никола и, тесно прижавшись друг к другу, шли под
дождем и снегом.
Однако холод не мешал мне в те дни чувствовать себя
бесконечно счастливым. Именно о такой жизни я всегда мечтал. Я знал, что не
задержусь надолго в театре Рено. Об этом твердили все окружающие. Я уже
представлял себя на огромной сцене и в своем воображении рисовал картины
успешных выступлений в составе настоящей театральной труппы в Лондоне, в Италии
и даже в Америке. Однако пока у меня имелось все необходимое, а потому не было
никаких оснований для спешки.
Глава 8
В октябре, когда Париж буквально застывал от холода, я вдруг
стал регулярно замечать среди собиравшейся в зале публики одно и то же странное
лицо, которое неизменно приводило меня в смущение. Иногда, увидев его, я даже
забывал о том, что должен делать. И каждый раз лицо исчезало так же неожиданно,
как и появлялось. Можно было подумать, что оно было не более чем плодом моего
воображения. Так продолжалось в течение примерно двух недель, и в конце концов
я не выдержал и рассказал обо всем Ники.
– Кто-то… следит за мной, – сказал я ему, чувствуя
себя неловко и с трудом подбирая слова.
– За тобой следят абсолютно все, – ответил
он. – Именно такого внимания ты и добивался.
В тот вечер Ники был не в настроении, и ответ его прозвучал
несколько резко.
Чуть раньше, разжигая в камине огонь, он говорил о том, что
своей игрой на скрипке никогда не сумеет достичь больших высот, несмотря на
прекрасный слух и мастерство, – слишком многого он еще не знает. В то же
время он был абсолютно уверен в том, что я стану великим актером. Я, конечно
же, отвечал, что он болтает глупости, хотя в душе понимал его правоту. Мне
вспомнились вдруг слова моей матери о том, что Никола слишком поздно начал.
Ники объяснил мне, что дело вовсе не в зависти – просто он
слегка расстроен.
Я решил забыть на время о странном лице и придумать
какой-нибудь способ поднять Ники настроение и заставить его поверить в
собственные силы. Я напомнил ему о тех возвышенных эмоциях, которые пробуждает
его игра в душах людей, о том, что даже актеры за кулисами останавливаются и с
замиранием сердца прислушиваются к его сольным партиям, о том, что он
несомненно обладает огромным талантом.
– Но я мечтал стать великим скрипачом! –
воскликнул Никола. – Боюсь, этого никогда не будет. Пока мы жили дома, я
хотя бы мог делать вид, что это вполне возможно.
– Ты не должен сдаваться, – ответил я.
– Позволь мне быть с тобой откровенным, Лестат. Тебе
все дается очень легко. Стоит тебе только захотеть, и ты добиваешься цели.
Понимаю, ты сейчас вспомнил о том времени, когда был так несчастен в
собственном доме. Но даже тогда тебе удавалось исполнять все тобою задуманное.
Ты решил уехать в Париж – и что же?.. В тот же день мы двинулись в путь.
– Разве ты жалеешь о том, что мы в Париже? –
спросил я.
– Конечно нет! Я говорю сейчас, что ты склонен считать
возможным то, что на самом деле совершенно невозможно. Во всяком случае, для
всех остальных. Возьми, например, историю с волками…
При этих словах по спине у меня пробежал какой-то странный
холодок, а перед глазами вновь почему-то возникло лицо странного незнакомца,
следившего за мной из зала. Каким образом это было связано с волками? Какое
отношение это имело к тем чувствам, о которых говорил мне Никола? Не находя
ответа, я постарался отбросить пустые тревоги.
– Мне кажется, что, если бы ты решил вдруг научиться
играть на скрипке, ты бы сейчас уже играл для королевского двора, –
продолжал Ники.
– Послушай, подобные разговоры ни к чему не приведут, –
очень тихо ответил я. – Следует просто стремиться добиться того, что ты
хочешь, – другого выхода нет. Ты же знал, что с самого начала
обстоятельства против тебя. И нет ничего, кроме… кроме…
– Знаю, знаю, – улыбнулся он. – Кроме
бессмысленности. И смерти.
– Вот именно, – кивнул я. – Все, что тебе
остается, это придать смысл собственной жизни, сделать ее добродетельной…
– Ради Бога, только не говори мне снова о
добродетели! – воскликнул Ники. – Опять эта твоя болезнь смертности и
добродетели! – Он перестал смотреть на огонь и повернул ко мне недовольное
лицо. – Мы не более чем актеры, шуты, призванные развлекать публику. Мы
лишены даже права быть похороненными в освященной земле. Мы изгои общества.
– Господи! Если бы ты только мог поверить мне! Пойми же
наконец, что наша добродетель в том и состоит, чтобы помочь людям забыть о
горестях, заставить их хоть на время забыть…
– О чем? О том, что всех их ожидает смерть? –
Улыбка его была как никогда ожесточенной. – Лестат, я надеялся, что в
Париже ты сумеешь со всем этим справиться.
– С твоей стороны было глупо надеяться на это, –
ответил я, в свою очередь начиная сердиться на Ники. – Я чувствую, что на
бульваре Тамплиеров я творю добро…
Я вдруг замолчал, потому что перед моими глазами снова
возникло лицо таинственного незнакомца, и меня, словно предвестник беды,
охватило странное чувство. Вспомнил я и о том, что на этом лице, как ни
странно, всегда была улыбка. Да, он улыбался, наслаждался…
– Лестат, я люблю тебя, – мрачно сказал
Ники. – Я мало кого любил в своей жизни так, как тебя. И все же я должен
сказать, что на самом деле со всеми этими идеями добродетели ты просто глупец.
Я расхохотался ему в ответ.
– Никола, я могу жить без веры в Бога. Могу смириться
даже с сознанием того, что не существует жизни после смерти. Но я не в
состоянии жить без веры в возможность творить добро. Вместо того чтобы
постоянно насмехаться надо мной, почему бы тебе не рассказать о том, во что
веришь ты?
