Глава 5
Как и в первый раз, мне легко удалось вынуть из стены
камень. С внутренней стороны в него был вделан крюк, с помощью которого камень
можно было поставить на место.
Однако проникнуть в отверстие я мог только ползком.
Опустившись на колени, я заглянул в дыру, но не увидел впереди ни единого
просвета. Мне это не понравилось.
Будь я по-прежнему смертным, я ни за какие блага не
отважился бы ползти по такому проходу.
Но старый вампир ясно дал понять, что солнце способно
уничтожить меня с не меньшим успехом, чем огонь. А потому необходимо было
добраться до гроба. Я почувствовал, как меня снова охватывает страх.
Распластавшись, я червяком заполз в отверстие. Как я и опасался,
мне не удавалось даже поднять голову, не говоря уже о том, чтобы повернуться и
вставить на место камень. Пришлось подцепить крючок ногой и ползти вперед,
волоча за собой камень.
Вокруг царила непроглядная тьма, а узкий проход позволял
лишь чуть-чуть приподняться на локтях.
Я задыхался и едва не сходил с ума от страха при одной мысли
о том, что не могу поднять голову. Кончилось тем, что я ударился ею о камень и
со стоном замер на месте.
Однако выбора у меня не было. Я должен добраться до гроба.
Приказав себе успокоиться и не распускать нюни, я пополз
дальше, стараясь двигаться все быстрее и быстрее. Упираясь коленями и царапая
их о камни, я нащупывал руками трещины и выступы, за которые можно было
зацепиться, и подтягивал тело вперед. Я постоянно следил за тем, чтобы не
поднимать голову, и от сильного напряжения у меня разболелась шея.
Наконец руки мои наткнулись впереди на монолитный камень, и
я изо всех сил толкнул его. Камень сдвинулся с места, открывая полоску бледного
света.
Выбравшись наконец из темного прохода, я оказался в
маленьком помещении.
Потолок был низким и сводчатым, а высокое узкое окно
закрывала тяжелая решетка из толстых железных прутьев. В проникавшем сквозь
него мягком фиолетовом свете ночи я увидел в дальней стене камин, а перед ним
горку сухих поленьев, готовых для растопки. Возле камина под окном стоял
старинный каменный саркофаг.
На саркофаге я увидел свой красный бархатный плащ на меху.
Рядом, на грубо сколоченной скамье, лежал великолепный костюм из красного
бархата, отделанный золотым шитьем и итальянским кружевом, здесь же были
красные шелковые рейтузы, панталоны из белого шелка и башмаки с красными
каблуками.
Откинув назад волосы, я отер пот со лба и верхней губы и
увидел, что пот был кровавым. Непонятно почему, но это открытие сильно
взволновало меня.
Так кто же я теперь и что ждет меня впереди? Думая об этом,
я долго смотрел на кровавые следы на моих ладонях, а потом осторожно слизнул
кровь языком. И тут же меня охватило необыкновенно приятное ощущение. Прошло не
менее минуты, прежде чем я нашел в себе силы очнуться и направиться к камину.
Взяв в руки две палочки для растопки, я принялся сильно и
быстро тереть их друг о друга, как это делал на моих глазах старый вампир. Они
воспламенились почти мгновенно. В этом не было никакого волшебства –
требовалось лишь немного сноровки. Согревшись возле огня, я снял с себя грязную
одежду и рубашкой стер с тела последние остатки человеческого – рвоту и грязь.
Потом швырнул старые тряпки в огонь и нарядился во все новое.
Ах, этот красный цвет, яркий, ослепительный красный цвет!
Даже у Никола не было столь красивой одежды. В таких нарядах, отделанных
изумительной вышивкой с вкрапленными в нее рубинами и жемчугом, не стыдно было
показаться даже при дворе в Версале. Валенсийские кружева, украшающие мою
рубашку, я прежде видел лишь на подвенечном платье моей матери.
На плечи я накинул меховой плащ. Хотя из тела моего ушел
леденящий холод, я все же казался себе высеченным изо льда. Когда при виде
столь восхитительных нарядов я позволил себе дать волю чувствам, мне
показалось, что губы мои чересчур медленно расползались в улыбке, хотя она и
была широкой и ослепительной.
При свете огня я разглядывал гроб. На тяжелой крышке был
высечен портрет пожилого мужчины, в чертах которого я немедленно уловил
сходство с Магнусом.
Вот же он! Спокойно лежит, устремив в потолок мягкий взгляд,
на лице застыла печать знакомой мне шутовской улыбки, глубоко высеченные в
камне локоны и завитки волос образуют вокруг головы пышную гриву.
Ему, должно быть, никак не меньше трехсот лет. Руки его
сложены на груди, одет он в длинную широкую мантию, а от каменного меча кто-то
отбил рукоятку и часть ножен.
Приглядевшись повнимательнее, я понял, что они были отколоты
очень аккуратно, причем это явно потребовало немалых усилий.
Быть может, кому-то очень хотелось избавиться от изображения
креста? Я пальцем начертил его в воздухе. Конечно же, ничего не произошло – не
помогло, как и мои молитвы ранее. Присев возле гроба на корточки, я нарисовал
крест на покрытом толстым слоем пыли полу.
И снова ничего…
Тогда я добавил еще несколько штрихов, изобразив тело
Христа, его руки, согнутые в коленях ноги и склоненную голову, а затем написал:
«Господь наш Иисус Христос» – единственные слова, которые я умел писать
правильно, за исключением собственного имени. И снова ничего не произошло.
С опаской поглядывая на написанные мною слова и изображение
маленького распятия, я попытался приподнять крышку саркофага.
Несмотря на обретенную мною силу, это оказалось делом отнюдь
не легким, не говоря уже о том, что смертному было бы не под силу сделать это в
одиночку.
Больше всего меня ошеломило и сбило с толку то, что мне
пришлось испытать значительные трудности. Так значит, силы мои не безграничны!
И, судя по всему, мне еще очень далеко до могущества старого вампира. Трудно
сказать наверняка, но, возможно, силы мои в тот момент равнялись силам трех, в
крайнем случае четырех смертных.
Это открытие сильно повлияло на меня и расстроило.
Я заглянул внутрь гроба и не увидел ничего, кроме тесного
пустого пространства. Я не мог представить себя лежащим там, в темноте. По краю
гроба были начертаны какие-то латинские слова, но я не мог прочитать их.
Это мучило и раздражало меня. Я предпочел бы не видеть там
никаких слов и чувствовал, как меня захлестывают тоска по Магнусу и ощущение
собственной беспомощности. Я готов был ненавидеть его за то, что он меня
бросил. И я вдруг понял, что по неисповедимой иронии судьбы, прежде чем он
кинулся в огонь, я успел полюбить его всем сердцем. Я любил его и за то, что он
оставил мне эту прекрасную одежду.
