– Что случилось, Лестат? Расскажи мне, – услышал я
рядом с собой быстрый шепот Ники. Он оглянулся, чтобы убедиться в том, что нас
никто не подслушивает. – Где ты пропадал? Что с тобой произошло?
– Отправляйтесь на сцену! – гремел голос Рено,
обращенный к раскрывшим от удивления рты акробатам. Они промчались мимо нас к
ярко освещенной рампе и принялись крутить серию сальто.
Оркестр снова заиграл, струны затрепетали, как птичьи
крылья. На сцене возник круговорот ярких клоунских нарядов, зазвенели
колокольчики… Публика неистово хлопала, отовсюду раздавались крики:
– Покажите нам что-нибудь действительно стоящее!
Покажите, на что вы способны!
Лючина снова набросилась на меня с поцелуями, а я не мог
оторвать взгляд от ее белоснежной шеи, от молочной белизны рук. Я отчетливо
видел, как просвечивают под кожей лица Жаннетт сосуды, как медленно
приближаются ко мне ее губы. Все шампанское давно было выпито. Рено произносил
речь, говоря что-то о будущем «партнерстве», о том, что маленькое сегодняшнее
представление – это только начало и в будущем наш театр станет самым большим на
бульварах. Я увидел себя в гриме Лелио и услышал песенку, которую, опустившись
на одно колено, пел Фламинии.
Прямо передо мной, на сцене, маленькие человечки продолжали
усиленно кувыркаться и демонстрировать разные трюки, а когда тот, что был у них
за главного, изобразил задом какое-то непристойное движение, публика в зале
буквально взвыла.
Прежде чем успел сообразить, что делаю, я уже шагнул на
сцену.
Я стоял на середине сцены, чувствуя жар огней рампы, от дыма
которых щипало глаза. Внимательно оглядев переполненную галерку, ложи и
уходящие вдаль до самой противоположной стены ряды партера, я рявкнул
акробатам, чтобы они убирались.
Меня встретили оглушительным хохотом, насмешками и
язвительными выкриками. На всех без исключения лицах я видел лишь ехидные
улыбки. Я продолжал стоять, напевая песенку Лелио. Это была лишь часть партии,
но именно эти слова я всегда бормотал себе под нос, гуляя по парижским улицам:
«Прекрасная, прекрасная Фламиния…» – и так далее, набор каких-то бессмысленных
фраз.
Вокруг стоял невообразимый шум, сквозь который до меня
доносились оскорбительные выкрики.
– Продолжайте представление! Ты, конечно, красавчик, но
мы хотим увидеть, что будет дальше!
С галерки прямо мне под ноги кто-то швырнул огрызок яблока.
Расстегнув застежку плаща, я скинул его на пол. Потом то же
самое проделал со своей серебряной шпагой.
Песенку я пел теперь совсем тихо, почти про себя, но в
голове моей громогласно звучали какие-то сумасшедшие поэтические строки. Я
вновь отчетливо сознавал дикость и жестокость красоты, точно так же, как ощущал
это накануне, когда слушал, как играет Ники. Казалось, что в ее непроходимых
джунглях не было и не могло быть места такому заблуждению разума, как мораль.
Перед моими глазами стояло видение, которое я созерцал, но не понимал его сути.
Я лишь сознавал, что сам являюсь частью его, такой же реальной и естественной,
как кот, равнодушно и бесстрастно вонзающий когти в спину визжащей крысы.
– Да, настоящая красавица – эта старуха с косой, –
пробормотал я, – которая способна разом задуть «недолговечные свечи»,
унести отсюда все трепещущие живые души.
Однако слова оставались для меня недостижимыми.
Возможно, они плавали в каком-то ином пространстве, где
царствовал некий бог, которому понятно было сочетание цветовых пятен на коже
кобры или волшебство восьми нот, заставляющих музыку, звучащую из инструмента
Ники, разрывать на части души, но которому абсолютно чужда заповедь «Не убий»,
не принимающая в расчет понятия красоты и уродства.
Из темноты на меня уставились сотни сальных физиономий.
Неряшливые парики, фальшивые драгоценности, потрепанные наряды и кожа, словно
вода обтекающая искривленные кости… На галерке свистели и топали нищие
оборванцы – горбуны и одноглазые, вонючие калеки на костылях, с зубами цвета
свежевырытого из могилы черепа…
Взметнув вверх руки и чуть согнув колени, я начал вертеться
на месте, как это обычно делают акробаты и танцоры, без усилий все ускоряя и
ускоряя темп, потом резко откинулся назад, стремительно прошелся колесом и
следом сделал несколько сальто. Я старался вспомнить и повторить все, что мне
когда-либо приходилось видеть во время выступлений акробатов на деревенских
ярмарках.
Зал взорвался аплодисментами. Я был проворен и подвижен, как
когда-то в родной деревне. Сцена казалась мне маленькой и тесной, потолок
низким и давящим, а дым огней рампы окутывал меня и пытался удержать. Вновь на
память мне пришла песенка, обращенная к Фламинии, и я запел ее во весь голос,
не переставая одновременно кружиться, прыгать и вертеться на месте волчком.
Обратив лицо к потолку, я чуть согнул колени и заставил тело рвануться вверх.
В одно мгновение я достиг перекрытий, коснулся стропил, а
потом медленно и грациозно опустился обратно на сцену.
Зрители все как один вскрикнули. Толпа людишек в париках в
изумлении застыла. Музыканты давно уже молчавшего оркестра удивленно
переглядывались между собой. Им-то было доподлинно известно, что никакой
проволоки не было.
А я, к удовольствию публики, снова вспорхнул вверх, на этот
раз еще и крутя сальто. Поднявшись над расписной сценической аркой, я, медленно
вращаясь, вернулся на подмостки.
Раздались громкие аплодисменты, перекрываемые криками и
приветствиями, но те, кто оставался за кулисами, замерли в гробовом молчании.
Стоявший впереди всех Ники беззвучно, одними губами, шептал мое имя.
– Это всего лишь трюк, фокус, – раздавалось со
всех сторон.
Зрители обращались друг к другу, ища подтверждения своим
словам. На мгновение передо мной мелькнуло лицо Рено с вытаращенными глазами и
широко раскрытым ртом.
Но я уже начал новый танец. Теперь публику мало волновала
его красота и грация. Я это отчетливо чувствовал, и потому танец мой постепенно
превращался в своего рода пародию, каждое движение, каждый жест был шире,
длиннее и медленнее, чем это мог позволить себе любой смертный танцор.
За кулисами кто-то вскрикнул, но ему тут же велели
замолчать. Тихие вскрики раздавались из оркестра и из первых рядов партера.
Людям становилось не по себе, они начали тихо переговариваться между собой. А
столпившийся на галерке сброд по-прежнему что было мочи кричал и хлопал.
Неожиданно я сделал резкий выпад в сторону зрителей, словно
хотел наказать их за грубость. Некоторые так испугались, что вскочили с мест и
в поисках спасения бросились в проходы между рядами; один из музыкантов выронил
из рук трубу и стремительно выбрался из оркестровой ямы.
