Лица многих были искажены волнением и даже гневом. Что это еще
за фокусы? Они больше не доставляли публике удовольствия, потому что никто не
мог понять природу моего мастерства. А кроме того, их пугала манера моего
поведения и серьезное выражение лица. В какой-то момент я отчетливо осознал их
полнейшую беспомощность.
И тогда понял, что они обречены.
Они были не более чем скопищем галдящих скелетов, покрытых
плотью и одеждой. И тем не менее они храбрились и орали, движимые непреодолимой
гордыней.
Я медленно воздел руки, призывая к вниманию, а потом хорошо
поставленным голосом громко запел песенку, обращенную к Фламинии, к моей милой
Фламинии. Я пел один куплет за другим, заставляя свой голос звучать все громче
и громче, пока наконец публика не начала с воплями вскакивать со своих мест. Но
голос мой продолжал усиливаться, заглушая все остальные звуки и превращаясь в
невыносимый рев. Я видел их всех: сотни людишек, опрокидывая скамьи и зажав
руками уши, бросились к выходу. Рты их были перекошены в немом крике.
Поистине вавилонское столпотворение! С воплями и
проклятиями, шатаясь и спотыкаясь, они пытались вырваться из этого кромешного
ада. Занавес был сорван. Стремясь поскорее добраться до улицы, люди прыгали с
галерки.
Я прекратил свое жуткое пение.
Наступила звенящая тишина. Я смотрел со сцены на эти слабые,
потные, неуклюже разбегающиеся во все стороны тела. В открытые двери ворвался
ветер, и я вдруг почувствовал, что руки и ноги мои почему-то застыли от холода,
а глаза превратились в осколки стекла.
Ни на кого больше не глядя, я поднял с пола и прицепил на
место шпагу, а потом пальцем подхватил за воротник измятый и покрытый пылью
бархатный плащ. Мои движения были столь же нелепыми, как и все, что я только
что делал, но для меня теперь ровным счетом никакого значения не имело то, что Никола
беспрестанно выкрикивал мое имя и продолжал отчаянно вырываться из крепко
державших рук друзей-актеров, которые опасались за его жизнь.
Однако среди царящего вокруг хаоса что-то привлекло мое
внимание, что-то действительно очень важное, имевшее для меня большое значение.
Это была фигура, стоявшая в одной из лож верхнего яруса. Незнакомец не только
не бросился вместе со всеми к выходу– он даже не пошевелился.
Я медленно повернулся и посмотрел на него, словно бросая ему
вызов и предлагая оставаться на месте. Он был стар, и во взгляде его я прочел
бесконечное презрение. Яростно сверкнув глазами, я невольно зарычал. Казалось,
этот звук вырвался из самых глубин моей души. Он становился все громче и
громче, и те немногие, которые еще оставались внизу, совершенно оглохшие,
трусливо бросились прочь. Даже Никола, рванувшийся было вперед, сник и
скорчился на месте, зажав руками голову.
А старик в седом парике, исполненный негодования и
возмущения, так и продолжал неподвижно стоять, упрямо и гневно сдвинув брови.
Я отступил назад, а потом пересек опустевший зрительный зал
и остановился прямо напротив него. При виде меня он невольно раскрыл рот, а
глаза его широко распахнулись.
Годы, судя по всему, наложили на него свой отпечаток: спина
ссутулилась, а старческие руки стали узловатыми. Но в глазах отчетливо
светились сильная воля и дух, чуждый суетности и готовности к компромиссам. Рот
был крепко сжат, а подбородок упрямо выступал вперед. Из-под полы сюртука он
вытащил пистолет и, держа его обеими руками, прицелился прямо в меня.
– Лестат! – услышал я крик Ники.
Прогремел выстрел, и пуля со всей силой вошла в мое тело. Я
даже не шевельнулся и продолжал стоять так же неподвижно, как за несколько
минут до того стоял незнакомец. По всему телу прокатилась сильная боль, но
быстро прошла, оставив после себя тянущее ощущение в венах.
Хлынула кровь. Такого сильного кровотечения мне никогда в
жизни не приходилось видеть. Рубашка моментально намокла, и я почувствовал, как
струя крови стекает по спине. Тянущее ощущение все усиливалось, по спине и
груди побежали мурашки.
Незнакомец остолбенело смотрел на меня. Пистолет выпал из
его рук. Вдруг голова его откинулась назад, глаза закатились, и он, съежившись,
словно из него выпустили воздух, рухнул на пол.
Ники уже взлетел вверх по лестнице и ворвался в ложу. Думая,
что присутствует при моей преждевременной кончине, он истерически бормотал
что-то нечленораздельное.
А я неподвижно стоял, прислушиваясь к собственному телу и
особенно остро чувствуя то одиночество, на которое был обречен с того момента,
когда Магнус превратил меня в вампира. И я твердо знал, что ран на моем теле
уже нет.
Кровь на шелковом жилете и на спине порванного камзола почти
высохла. В том месте, куда вошла пуля, плоть слегка пульсировала, в венах
по-прежнему сохранялось тянущее ощущение, но раны исчезли.
Никола уже пришел в себя и смотрел на меня во все глаза,
видя, что я совершенно невредим, хотя его разум отказывался в это поверить.
Оттолкнув его с дороги, я направился к лестнице. Он
попытался схватить меня, но я снова отшвырнул Ники в сторону. Я не в силах был
смотреть на него, не мог выносить его запах.
– Отстань от меня! – крикнул я ему.
Но он вновь подскочил ко мне и крепко обнял за шею. Лицо его
опухло, и он издавал какие-то ужасные звуки.
– Отпусти меня! – на этот раз с угрозой в голосе
воскликнул я. Оттолкнув его слишком сильно, я рисковал вывихнуть ему руки или
даже сломать спину.
Сломать спину…
Он плакал, заикался и стонал.
Какие-то мучительные доли секунды мне казалось, что звуки,
которые он издавал, еще ужаснее, чем те, которые я слышал в горах, когда
умирала, распластавшись словно раздавленное насекомое на снегу, моя любимая
кобыла.
Едва ли сознавая, что делаю, я все же оторвал от себя его
руки.
Когда я вышел на бульвар, толпа с воплями разбежалась в
стороны.
Несмотря на то что его старались удержать силой, Рено
бросился ко мне.
– Монсеньор! – воскликнул он, хватая и намереваясь
поцеловать мою руку.
Заметив, что на ней кровь, он замер.
– Ничего страшного, мой дорогой Рено, – обратился
я к нему, сам удивляясь спокойствию и мягкости своего голоса.
В этот момент что-то привлекло мое внимание, нечто такое, к
чему я должен был прислушаться. Но мысль лишь смутно мелькнула в моей голове, и
я продолжал:
– Не стоит думать об этом, мой дорогой Рено. Кровь на
сцене не более чем иллюзия. Все это было обыкновенной иллюзией. Новейшие
театральные приемы. Своего рода драма абсурда… да, именно абсурда.
