И снова меня охватило странное ощущение. Я чувствовал, что в
беспорядочной толпе вокруг меня, среди толкающихся и пихающих друг друга людей,
стремящихся придвинуться поближе и при этом остаться на безопасном расстоянии,
что-то есть. Никола застыл на месте и не сводил с меня ошеломленного взгляда.
– Продолжайте ставить спектакли, – продолжал я, не
отдавая отчета в своих словах. – Пантомимы, трагедии, а если хотите,
новомодные пьесы.
Вытащив из кармана пачку банкнот, я вложил ее в дрожащие
руки Рено, а потом рассыпал на мостовой золотые монеты. Актеры боязливо бросились
их подбирать, а я тем временем внимательно оглядывал толпу, пытаясь определить
источник странных ощущений. Что же это? Явно не Никола, сердце которого было
окончательно разбито и который стоял неподвижно в дверях пустого и покинутого
всеми театра, глядя на меня полными страдания и муки глазами.
Нет, это было что-то другое, одновременно и знакомое и
незнакомое мне, имеющее отношение к силам Тьмы.
– Наймите лучших мимов, – продолжал я тихо, и в
горле у меня клокотало, – лучших музыкантов и художников-декораторов.
Я вытащил еще пачку банкнот. Голос мой постепенно набирал
силу и становился больше похожим на голос вампира. Я видел, что лица окружающих
вновь исказились и руки потянулись вверх, но они боялись при мне закрывать уши.
– В своих действиях вы не ограничены ничем. Абсолютно
ничем!
Я пошел прочь, волоча за собой плащ. Шпага путалась под
ногами и мешала, потому что я не закрепил ее как следует.
Что-то связанное с силами Тьмы…
Свернув в первую же боковую аллею и бросившись бежать, я
немедленно понял, что именно я слышал, что на самом деле обратило на себя мое
внимание. Это, несомненно, было то самое присутствие в толпе!
Причина моего внезапного прозрения была проста. Я бежал
гораздо быстрее, чем мог бежать любой обыкновенный человек. И тем не менее существо,
вернее на этот раз их было несколько, не отставало от меня ни на шаг.
Убедившись в правильности своих предположений, я резко
остановился.
Я был всего лишь в миле от бульвара, на одной из самых
темных и извилистых аллей. Прежде чем существа совершенно сознательно и
намеренно затаились, я все же успел их услышать.
Я был слишком взволнован и расстроен, чтобы играть в их
игры! Был слишком ошеломлен происходящим.
– Кто вы? Скажите же наконец! – как и прежде,
обратился я к ним. В окнах соседних домов задребезжали стекла, а смертные
вздрогнули в своих покоях. Поблизости не было ни одного кладбища. –
Отвечайте, вы, скопище трусов! Говорите, если у вас есть голос, либо навсегда
убирайтесь прочь!
И тут, сам не знаю каким образом, я понял, что они слышат
меня и в состоянии мне ответить, если, конечно, пожелают. Я понял, что звуки,
которые я слышал, были свидетельствами их близости и силы и что они прекрасно
умеют скрываться, когда захотят. Также они умели маскировать свои мысли – чем
сейчас и занимались. Следовательно, они обладали разумом и способностью
говорить.
Я протяжно выдохнул.
Их молчание мучило и терзало меня, но гораздо большую боль
мне причиняло то, что произошло, а потому, как поступал уже неоднократно, я
снова повернулся к ним спиной.
Они последовали за мной. На этот раз они действительно меня
преследовали и, как бы быстро я ни двигался, не отставали ни на шаг.
Странное бесцветное сияние, исходящее от них, постоянно
оставалось в поле моего зрения до того самого момента, когда я достиг
Пляс-де-Грев и вошел под своды собора Нотр-Дам.
Остаток ночи я провел в соборе, укрывшись в темном углу
возле правой стены. Из-за потери крови я испытывал страшную жажду, и каждый
раз, когда поблизости оказывался кто-либо из смертных, я чувствовал потягивание
и покалывание в тех местах, где еще недавно были раны.
Но я терпеливо ждал.
Когда рядом со мной остановилась молодая нищенка с маленьким
ребенком, я понял, что нужный момент наступил. Увидев засохшую на моей одежде
кровь, она с готовностью вызвалась проводить меня в ближайшую больницу. Женщина
была очень худа и голодна, и все же она обхватила меня своими маленькими руками
и попыталась поднять с пола.
Я пристально смотрел ей в глаза, пока она сама не отвела
взгляд. Я ощущал тепло, исходящее от скрытой под лохмотьями груди. Ее мягкое,
сочное тело оказалось в моем полном распоряжении, и я прижался к ней
окровавленными кружевами и парчой. Я стал целовать ее, впитывая в себя ее
тепло, потом откинул с шеи грязные лохмотья и сумел впиться в нее так виртуозно,
что спящий ребенок ничего не почувствовал и не увидел. Чуть позже я дрожащими
пальцами осторожно расстегнул воротник детской рубашечки. Эта маленькая нежная
шейка тоже была моей.
У меня нет слов, чтобы описать свой восторг. И прежде,
похищая и убивая людей, я испытывал восхитительный экстаз. Но этих двоих я взял
в объятиях любви. Невинность и добродетель делали их кровь еще теплее и богаче
на вкус.
Я смотрел на них, лежащих рядом и прекрасных в своем
смертельном сне, и думал о том, что в ту ночь им не удалось найти спасение под
сводами собора.
И я знал, что Сад Зла, который являлся мне в моем видении,
вполне реален. Да, в мире существуют законы и понятие неизбежности, но все это
относится к области эстетики. В диком саду эти невинные души оказались в руках вампира.
О мире в целом можно рассказать тысячи разных вещей, но только эстетические
принципы подвержены изменениям, а такого рода факты и обстоятельства не
меняются никогда.
Теперь я мог вернуться к себе. Забрезжило утро, и по пути
домой я думал о том, что последний барьер между моими потребностями и остальным
миром разрушен.
Ни одна душа, пусть даже самая невинная, не могла теперь
чувствовать себя в безопасности рядом со мной. В том числе и мой любезный друг
Рено, и мой возлюбленный Ники.
Глава 13
Я решил, что все они должны уехать из Парижа. Я хотел, чтобы
со стен исчезли афиши и двери были заперты на замок, чтобы внутри маленького,
похожего на крысоловку театра, в котором мне довелось познать величайшее
доступное смертному счастье, царили темнота и тишина.
Я думал об этом постоянно, и даже дюжина жертв за ночь не
избавляла меня от этих мыслей и от боли, которую они мне доставляли. Все мои
блуждания по Парижу неизменно заканчивались возле дверей театра Рено.
При одном воспоминании о том, как я напугал своих друзей,
мне становилось ужасно стыдно. Как мог я так поступить? Неужели только таким
жестоким образом я мог доказать себе, что никогда больше не суждено мне стать
прежним Лестатом?
