– Месье, – обратилась ко мне сиделка, –
сейчас с ней месье де Ленфен. Она настояла на том, чтобы ей помогли одеться
перед встречей с вами. Попросила усадить ее у окна, чтобы полюбоваться башнями
собора, и видела, как вы пересекли мост.
– Потушите в комнате все свечи, кроме одной, –
приказал я, – и попросите месье де Ленфена и моего адвоката выйти.
Роже вышел сразу, следом за ним появился Никола. Он тоже
принарядился – на нем был костюм из красного бархата, отделанная с присущим ему
вкусом рубашка и белые перчатки. Из-за того, что в последнее время он много
пил, Никола выглядел похудевшим, можно даже сказать изможденным. Однако от
этого он стал еще красивее. Встретившись с ним глазами, я прочел в них такое
презрение, что у меня защемило сердце.
– Сегодня маркиза чувствует себя немного лучше,
монсеньор, – сказал Роже, – но у нее сильное кровотечение. Доктор
говорит, что она не…
Он замолчал и оглянулся на дверь комнаты. Я, однако,
отчетливо прочитал его мысли и понял, что она не доживет до утра.
– Пожалуйста, монсеньор, уговорите ее как можно скорее
вернуться в постель.
– Ради чего я стану укладывать ее в кровать? –
ответил я. – А если она желает умереть возле этого чертова окна? Кто может
ей запретить?
– Монсеньор… – умоляющим тоном прошептал Роже.
Мне отчаянно хотелось послать его к дьяволу вместе с Ники.
Однако со мной происходило что-то странное. Я вышел в холл и
взглянул в сторону спальни. Она была там. Я чувствовал, что во мне что-то
меняется. У меня не было сил ни пошевелиться, ни заговорить. Она была там, и
она действительно умирала.
Все звуки слились для меня в сплошной гул. Сквозь
полуоткрытые створки дверей я увидел изящно обставленную спальню: выкрашенную в
белый цвет кровать под золотым балдахином, такие же расшитые золотом шторы на
окнах, – а за высокими стеклами темнело небо с бегущими по нему легкими,
чуть золотистыми облачками. Но все это я видел неясно, словно сквозь пелену.
Меня не переставала мучить мысль о том, что наконец-то я дал ей ту роскошь, о
которой мечтал, но лишь затем, чтобы она смогла умереть среди красоты и
богатства. Хотел бы я знать, сходит ли она с ума от всего этого или иронически
улыбается.
Пришел врач. Сиделка вышла из комнаты и сказала, что мое
приказание выполнено: все свечи, кроме одной, потушены. Я почувствовал
смешанный запах лекарств и розового масла и неожиданно обнаружил, что могу
читать ее мысли.
Я ощутил, как слабо пульсирует ее мозг, как все внутри у нее
болит. Она ждала меня возле окна, но сидеть даже в таком удобном и мягком,
обитом бархатом кресле было для нее сущей мукой.
Полное отчаяния ожидание поглощало все ее мысли, и я мог
отчетливо слышать только одно слово: «Лестат, Лестат, Лестат…» Но потом услышал
и другое: «Пусть эта боль станет еще сильнее, потому что, только когда она
становится поистине непереносимой, я хочу умереть. Если боль будет настолько
ужасной, что я буду счастлива умереть, я перестану бояться. Я хочу, чтобы она
стала достаточно сильной и победила мой страх».
– Месье, – услышал я голос доктора и почувствовал,
как он взял меня за руку, – вы не хотите пригласить священника?
– Нет… она не захочет.
Она повернула голову к двери. Если я немедленно не войду,
она непременно встанет и, несмотря на ужасную боль, бросится мне навстречу.
Мне казалось, что я не в состоянии сдвинуться с места.
Однако, оттолкнув врача и сиделку, я вбежал в комнату и закрыл за собой дверь.
Запах крови…
Одетая в платье из голубой тафты, освещенная льющимся из
окна сумеречным лиловатым светом, она была прекрасна. Одна ее рука лежала на
колене, другая – на подлокотнике кресла, густые светлые волосы, зачесанные за
уши и перевязанные розовой лентой, локонами спадали на плечи. На щеках играл
легкий румянец.
На какое-то мгновение она показалась мне такой же, какой я
привык видеть ее в детстве. Такой же красивой. Время и болезнь не уничтожили
правильность ее черт, не тронули волосы. Сердце мое разрывалось от счастья, мне
почудилось, что я по-прежнему обыкновенный смертный, что ничего не случилось и
все у нас действительно хорошо, я ощутил тепло ее присутствия рядом.
Не было ни смерти, ни прежних кошмаров. Мы снова сидим с ней
в ее спальне, и она сейчас прижмет меня к себе. Я остановился.
Я успел подойти к ней почти вплотную, когда она подняла
лицо, и я увидел, что она плачет. Корсаж сшитого по парижской моде платья туго
обтягивал ее грудь, а кожа на руках и шее была такой прозрачной и бледной, что
я невольно отвел взгляд. Я увидел синяки под ее полными слез глазами и вдруг
явственно почувствовал запах смерти и разложения.
Но это была она, моя мать, и она сияла от счастья. Для меня
она оставалась прежней, и я усилием воли постарался беззвучно сказать ей, что
она такая же, как и в моих детских воспоминаниях, когда со вкусом и элегантным
изяществом носила свои старые платья или одевалась с особой тщательностью,
сажала меня в карете к себе на колени и отправлялась вместе со мной в церковь.
Странно, но в ту минуту, когда я молча высказывал ей свое
обожание, я вдруг понял, что она слышит меня и в ответ говорит о том, что
всегда любила и любит меня.
Таким образом она ответила на вопрос, который я даже не
успел задать. Она понимала всю важность происходящего, но взгляд ее оставался
чистым и что-либо прочесть в нем было невозможно.
Даже если ей и показалось странным, что мы можем беседовать
вот так, не произнося ни слова вслух, она ничем не выдала своего удивления. Я
не сомневался в том, что она не осознает всего до конца. Скорее, она
воспринимала происходящее как проявление и следствие нашей безграничной любви
друг к другу.
– Подойди поближе, чтобы я могла как следует
рассмотреть тебя, увидеть, каким ты теперь стал.
Горящая свеча стояла рядом с ней на подоконнике, и я
намеренно столкнул ее за окно. Я увидел, что она нахмурилась, светлые брови
сошлись на переносице, а голубые глаза потемнели и расширились, когда она
обратила взгляд на мой костюм из шелковой парчи, на украшающие его кружева и на
висящую у бедра шпагу с отделанной драгоценными камнями рукоятью.
– Почему ты не хочешь, чтобы я видела тебя? –
спросила она. – Ведь я приехала в Париж только ради встречи с тобой. Зажги
новую свечу.
В словах ее, однако, не крылось и тени упрека. Я был здесь,
рядом с ней, и этого для нее было вполне достаточно.
