«Хочешь ли ты пойти со мной? Хочешь ли пережить все это
вместе со мной?
Я ничего от тебя не скрываю – ни своего невежества, ни
своего страха, ни ужаса при мысли о том, что я могу потерпеть неудачу, если
попытаюсь сделать это. Я даже не знаю, обладаю ли такой силой, могу ли
совершать это неоднократно и какова будет цена содеянного. Но ради тебя я готов
пойти на риск, и тогда мы вместе посмотрим, что из этого получится, в чем
заключается страшная тайна, точно так же, как прежде мне приходилось в одиночку
постигать все остальное».
Всем своим существом она ответила мне: «Да!»
– Да! – воскликнула она громко и пронзительно,
словно находясь в каком-то опьянении. Глаза ее были закрыты, черты лица
напряглись, и она замотала головой из стороны в сторону. – Да!!!
Склонившись, я поцелуем стер с ее губ кровь. Во мне все
натянулось и зазвенело от жажды и желания, которые я испытывал по отношению к
ней. Я старался думать о ней не иначе как о самом обычном плотском существе.
Руки мои скользнули вниз и обхватили ее хрупкое тело. Я стал медленно поднимать
ее с пола, все выше и выше, пока наконец не очутился с ней на руках возле окна.
Ее прекрасные волосы густой волной свесились вниз, а на губах вновь появилась
хлынувшая из легких кровь. Но теперь это уже не имело никакого значения.
Нас охватили воспоминания о том времени, что мы прожили
рядом; они опутали нас паутиной и напрочь отгородили от остального мира –
песенки и стихи моего детства; ощущение ее присутствия в ту пору, когда еще не
было слов, а были лишь отблески света на потолке над ее кроватью; ее запах,
окружавший меня со всех сторон; голос, утешающий меня и заставляющий перестать
плакать. А потом ненависть к ней и одновременно отчаянная нужда в ее
присутствии, и чувство утраты, когда ее отделяли от меня бесчисленные запертые
двери, и жестокие ответы, и страх перед ней, сложность ее характера, ее
безразличие и удивительно сильная воля…
В этот поток воспоминаний неожиданно ворвалась жажда, но не
всепоглощающая, а заставляющая ощутить жар каждой частички ее тела, – и
вот мать для меня превратилась уже в плоть и кровь, стала одновременно и
матерью и любовницей. Мне казалось, что все, чего я желал когда-либо, это ее
тело, которое я сжимал в своих объятиях и к которому приник сейчас губами.
Вонзив в нее зубы, я почувствовал, как она вскрикнула и напряглась, но я уже
впитывал в себя хлынувший поток крови.
Ее душа и сердце раскололись, и время перестало
существовать. В моем затуманенном мозгу вспыхивали молнии. Она перестала быть
моей матерью, исчезли мелкие и ничтожные страхи и желания. Теперь она была лишь
самой собой. И имя ее было Габриэль.
Вся ее жизнь встала на защиту– проведенные в сырых и пустых
покоях замка, потраченные впустую бесконечные годы страданий и одиночества,
книги, ставшие для нее единственным утешением, дети, которые отняли лучшие годы
жизни, а потом покинули ее, и наконец, последние враги – болезнь и боль, притворявшиеся
друзьями, потому что обещали освободить, избавить от этой жизни. Я слышал
глухие отголоски бушующей в ней страсти, кажущегося безумия и решительный отказ
предаваться отчаянию.
Я продолжал обнимать ее, держа на руках, подложив руку под
отяжелевшую голову и сомкнув пальцы за тоненькой спиной. Пульсирующая в такт
биению ее сердца кровь музыкой звучала у меня в ушах и заставляла громко
стонать.
Однако ее сердце затихало чересчур быстро. Она умирала, но
усилием воли заставляла себя бороться со смертью. Наконец я с трудом оторвался,
оттолкнул ее от себя и замер, все еще сжимая ее в объятиях.
Я едва не терял сознание. Я жаждал вновь ощутить жар ее
тела. Стоя с горящими глазами и полуоткрытым ртом, я старался держать ее как
можно дальше от себя. Во мне боролись два существа, одно из которых хотело
уничтожить ее окончательно, в то время как другое стремилось вернуть ее себе.
Глаза моей матери были открыты, но, судя по всему, она
ничего не видела. На какое-то время она оказалась там, где не было страдания и
боли, где царствовали покой и понимание. Но потом я услышал, что она зовет меня
по имени.
Я поднес ко рту правую руку и прокусил вену возле запястья,
а потом прижал кровоточащую рану к ее губам. Кровь потекла ей в рот, но она
даже не пошевелилась.
– Пейте, матушка! – взволнованно воскликнул я и
крепче прижал к ее губам руку.
Но какие-то изменения в ней уже начали происходить.
Губы ее вздрогнули, и она впилась в мою руку, отчего по
всему телу у меня пробежала боль и сомкнулась где-то возле моего сердца.
Как только она сделала первый глоток крови, туловище ее
напряглось и вытянулось, а левой рукой она крепко вцепилась мне в запястье.
Боль становилась все сильнее и сильнее, и я едва не закричал. Мне казалось, что
раскаленный металл наполнил все мои вены, каждую частичку тела. Но я понимал,
что причина боли лишь в том, что мать высасывает из меня кровь точно так же,
как чуть раньше я высасывал кровь из нее. Теперь уже она стояла на ногах,
прислонившись головой к моей груди, а меня охватывало оцепенение, сквозь которое
я продолжал чувствовать, как внутри меня натягиваются вены и как гулко бьется
сердце, усиливая одновременно и мою боль и ее жажду насытиться кровью.
Она пила все более жадно, все крепче прижимая губы, и тело
ее напрягалось сильнее и сильнее. Я хотел было оттолкнуть ее от себя, но не
смог, и, когда мои ноги подкосились, теперь уже она подхватила меня и не
позволила упасть. Сознание покидало меня, комната и все предметы в ней плыли
перед глазами, а она по-прежнему не хотела от меня оторваться. Я вдруг ощутил
вокруг себя бесконечную тишину и невольно оттолкнул мать от себя, не будучи,
впрочем, уверенным, что поступаю правильно.
Она покачнулась и, прижав ладонь ко рту, осталась стоять у
окна. Прежде чем повернуться и упасть в ближайшее кресло, я взглянул на ее
мгновенно побелевшее лицо, на приобретающие пышность формы тела, отчетливо
проступающие под тонкой голубой тафтой, на глаза, горевшие, как вобравшие в
себя свет два кристалла.
Кажется, прежде чем окончательно закрыть глаза, я все-таки
успел еще произнести: «Матушка…»
Глава 2
Я сидел в кресле. Казалось, я проспал целую вечность, хотя
на самом деле не спал ни минуты. Я снова очутился в замке моего отца. Я
оглянулся вокруг в поисках своих собак, а заодно чтобы посмотреть, не осталось
ли вина, как вдруг увидел расшитые золотом оконные шторы и силуэт Нотр-Дам на
фоне звезд в ночном небе. И увидел рядом ее.
Мы были в Париже. И мы собирались жить вечно.
