– Сегодня я хочу насытиться побыстрее, –
продолжала она, убирая волосы со лба. По мере того как она говорила, глаза ее
становились все темнее. – А потом мы покинем город и отправимся в лес.
Пойдем туда, где нет людей – ни мужчин, ни женщин. Туда, где свободно гуляет
ветер и сияют высоко в небе звезды. Где царствует благословенная тишина.
Она снова приблизилась к окну. Спина у нее была прямая и
тонкая, а унизанные кольцами пальцы, казалось, жили сами по себе. Руки ее в той
части, где не были прикрыты рукавами сшитого из толстой материи мужского
сюртука, выглядели еще более изящными и совершенными по форме. Должно быть, она
в тот момент любовалась плывущими в небе облаками и просвечивающими сквозь
пурпурного оттенка ночной туман звездами.
– Мне необходимо навестить Роже, – едва слышно
произнес я. – Я должен позаботиться о Ники и придумать для них
какую-нибудь сказку относительно причин нашего исчезновения и того, что
произошло с тобой.
Она резко обернулась, и лицо ее сделалось вдруг маленьким и
холодным, похожим на то, каким я видел его в детстве в те минуты, когда она
бывала чем-либо недовольна. Однако в точности таким оно уже не станет никогда.
– А зачем им говорить что-то обо мне? И вообще, стоит
ли теперь о них думать?
Ее слова потрясли меня, хотя нельзя сказать, что слишком уж
удивили. Наверное, я ожидал чего-либо подобного.
Скорее всего, я мысленно слышал эти прежде не заданные вслух
вопросы.
«Но ведь Ники сидел возле твоей кровати, когда ты
умирала, – хотел сказать ей я. – Разве это ничего для тебя не
значит?» Но я сознавал, что подобные фразы прозвучали бы по-человечески
сентиментально и глупо.
Сам я, однако, совсем не считал их глупыми.
– Я не собираюсь быть тебе судьей, – заявила она,
складывая руки и опираясь о подоконник. – Я просто не понимаю. Почему ты
продолжал писать нам? Зачем посылал все эти подарки? Почему не захотел
позаимствовать у луны этот ослепительно белый огонь и не отправился с ним куда
хочется?
– А куда мне было идти? – спросил я. – Прочь
от всех, кого я знал и любил? Но я не хотел забывать о тебе, о Ники, даже об
отце и братьях. Я делал именно то, что хотел.
– Следовательно, совесть здесь ни при чем?
– Поступая по совести, ты делаешь именно то, что тебе
хочется, – ответил я. – Но все гораздо проще. Мне хотелось, чтобы у
тебя было состояние, и я дал его тебе. Я хотел, чтобы ты… была счастлива.
Она надолго задумалась.
– А ты хотела, чтобы я забыл тебя? – Вопрос мой
прозвучал язвительно и зло.
– Нет, конечно же нет, – после долгой паузы
промолвила она. – Я уверена, что, будь я на твоем месте, я тоже никогда бы
тебя не забыла. Но что касается остальных… они меня совершенно не интересуют.
Отныне я не хочу разговаривать ни с кем из них, даже видеть никого не хочу.
В ответ я лишь кивнул, хотя мне совсем не нравилось то, что
она говорила. Она пугала меня.
– Я не в силах избавиться от сознания того, что
умерла, – вновь заговорила она. – Теперь я навсегда отрезана от всего
живого. Я вижу, слышу, обладаю чувствами, могу пить кровь. И в то же время я
представляю собой нечто такое, что нельзя видеть. Я не могу оказывать влияние
на ход вещей.
– Ты не права, – возразил я. – Неужели ты
думаешь, что способности видеть, чувствовать, ощущать тебе будет вполне
достаточно, если при этом у тебя не будет любви? И никого не окажется рядом?
Лицо ее выражало полное непонимание.
– Ах, да стоит ли говорить об этом сейчас? –
продолжал я. – Когда я рядом с тобой. Когда мы вместе. Ты даже представить
себе не можешь, каково мне было в одиночестве!
– Я расстраиваю тебя, а мне этого совсем не хочется.
Скажи им все, что сочтешь нужным, – ответила она. – Возможно, тебе
удастся придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Не знаю… Если ты хочешь,
чтобы я пошла с тобой, я пойду. Я сделаю все, о чем ты попросишь. Но меня
интересует только один вопрос… – Она понизила голос. – Надеюсь, ты не
захочешь поделиться с ними своими возможностями?
– Нет, никогда! – Я потряс головой, словно желая
тем самым подчеркнуть невероятность предположения.
Я смотрел на драгоценности и думал о тех подарках, которые
посылал всем им, о кукольном домике. Я ведь послал им кукольный домик. Я думал
об актерах театра Рено, которые благополучно пересекли Ла-Манш и теперь
находятся в безопасности.
– Даже с Никола?
– О Господи, да нет же!
Словно выражая удовлетворение моим ответом, она слегка
наклонила голову. Потом вновь раздраженно откинула волосы.
– А почему ты не поделишься этим с Никола? –
спросила она.
Мне очень хотелось прекратить этот разговор.
– Потому что он еще очень молод. У него впереди вся
жизнь. Он не стоит на пороге смерти. – По мере того как я говорил, я
чувствовал уже не просто смущение и беспокойство, я был в полном
отчаянии. – Со временем он забудет нас…
«И наши с ним разговоры», – хотел добавить я, однако
промолчал.
– Но с таким же успехом он может умереть хоть
завтра, – возразила она. – Например, попасть на улице под экипаж…
– Ты хочешь, чтобы я это сделал?
– Нет, не хочу. Но кто я такая, чтобы указывать тебе,
что ты должен или не должен делать? Я просто стараюсь лучше тебя понять.
Тяжелая копна длинных волос снова покрыла ее плечи, и она
раздраженно схватила их обеими руками.
И вдруг, издав какой-то странный шипящий звук, неподвижно
застыла, неотрывно глядя на зажатые в пальцах длинные пряди.
– О Господи!
Она нервным движением отшвырнула от себя блестящие локоны и
дико закричала.
Крик ее отозвался в моей голове нестерпимой болью и
буквально парализовал меня. Я никогда не слышал ничего подобного – она кричала
так, словно горела в огне. Прислонившись спиной к решетке окна и не отрывая
взгляда от волос, она кричала все громче и громче. Протянув было руку, чтобы коснуться
локонов, Габриэль тут же отдернула ее, словно они были раскаленными. Она
кричала и билась в проеме окна, металась из стороны в сторону, как будто
стремилась убежать от собственных волос.
– Прекрати! – рявкнул я, хватая ее за плечи и
сильно встряхивая.
