При звуках песни меня охватило ощущение беспредельной силы,
и передо мной открылись безграничные возможности воплощения всех моих надежд и
ожиданий. И я увидел Армана, одиноко стоящего в проеме распахнутых дверей
Нотр-Дам. Время и пространство не более чем иллюзия. В бледном сиянии он стоял
перед главным алтарем – тонкая фигурка в царственных лохмотьях, мерцающая и
постепенно тающая, – в глазах его не было ничего, кроме бесконечного
терпения. И не было больше склепа в недрах кладбища Невинных мучеников. Не было
уродливо-комического, закутанного в грязные тряпки призрака, в сиянии свечей
сидевшего в библиотеке Ники, отшвыривающего от себя прочитанные наспех книги –
пустые скорлупки.
Опустившись на колени, я прислонился головой к холодному
зубцу каменной стены. Я видел, как постепенно растворяется в небе призрачная
луна, но в это мгновение ее, наверное, коснулись солнечные лучи, потому что я
вдруг почувствовал, что она обжигает меня, и невольно закрыл глаза.
Однако я продолжал пребывать в состоянии эйфории, даже
экстаза. Удивительный голос разрывал на части мою душу, проникал в самые тайные
ее глубины, затрагивал наиболее сокровенные струны. Мне казалось, что отныне я
в состоянии понять и оценить величие Законов Тьмы и для этого мне не требуется
поток текущей по жилам крови.
Мне хотелось снова спросить его, что ему нужно. О каком
прощении можно говорить, если совсем недавно мы были заклятыми врагами? Я хотел
напомнить ему, что он уничтожил собственных подданных и совершал злодеяния, о
которых страшно даже думать.
Но, как и прежде, я был не в силах высказать ему свои
упреки, просто не находил слов. Теперь, однако, я был уверен в том, что, если
осмелюсь хотя бы попытаться сделать это, ощущение блаженства исчезнет навсегда,
а муки и страдания, которые я испытаю, не пойдут ни в какое сравнение с жаждой
крови.
По-прежнему не двигаясь, я оставался во власти странных
ощущений… передо мной возникали видения, и в голову приходили мысли, в
действительности мне не принадлежавшие.
Я видел себя спускающимся в подземелье и берущим на руки
безжизненные тела тех, кого любил и кого сам превратил в чудовищ. Я видел, как
несу их вверх по лестнице и, совершенно беспомощных, оставляю на крыше под
немилосердными лучами восходящего солнца. Напрасно предупреждающе звонят
колокола ада. Солнце уничтожает их, превращает в пепел.
Но разум мой с отвращением отверг эти видения, и душа
содрогнулась от разочарования.
– Дитя, по-прежнему неразумное дитя… – прошептал
я, испытывая боль от постигшего меня разочарования, от упущенных
возможностей. – Как мог ты подумать, что я способен совершить что-либо
подобное?
Голос постепенно отдалялся и наконец совсем затих. Меня
охватило всепоглощающее чувство собственного одиночества. Мне казалось, что с
меня сорваны все покровы и отныне я навсегда обречен чувствовать себя таким же
обнаженным и несчастным, как сейчас.
Где-то вдалеке я ощутил мощное содрогание, словно дух,
заставлявший звучать этот голос, вынужден был свернуться тугой спиралью, как
огромный язык великана.
– Какое вероломство! – воскликнул я вслух. –
И какая горькая ошибка! Как смеешь ты утверждать, что испытываешь страстное
желание заполучить меня?!
Но он исчез. Пропал. И я вдруг отчаянно захотел, чтобы он
вернулся обратно, даже если мне придется вступить с ним в схватку. Мне
захотелось вновь испытать ощущение всемогущества, столь яркое и великолепное.
И опять перед моими глазами возникло лицо Армана – такое,
каким я увидел его в соборе Нотр-Дам, – по-детски юное и восхитительно
прекрасное, как лица святых на полотнах старого да Винчи. Меня охватило
предчувствие чего-то ужасного и при этом неизбежного.
Глава 6
Как только Габриэль проснулась, я увел ее подальше от Ники.
Мы отыскали спокойное место в самой гуще леса, и я рассказал ей обо всем, что
произошло прошлой ночью, о том, что сказал мне и что предложил Арман. Смущаясь,
с трудом подбирая слова, я говорил с ней о невозможности мысленного общения
между нами и о том, каким образом я узнал, что мы не в силах что-либо изменить.
– Мы должны немедленно уехать из Парижа, – наконец
промолвил я. – Он слишком опасен для нас. А тем, кому я отдал в
распоряжение свой театр, не известно ничего, кроме того, что они узнали от
него. Пусть остаются и хозяйничают в Париже, а мы, как сказала королева,
отправимся по Пути Дьявола.
Я ожидал, что она рассердится и станет проклинать Армана,
но, к моему удивлению, за все время моего рассказа Габриэль оставалась
совершенно спокойной.
– Лестат, – ответила она наконец, – мы пока
еще не получили ответа на многие вопросы. Я хочу знать, когда и как возникло
это общество и что именно известно Арману о нас.
– Матушка, я предпочитаю держаться от них подальше.
Меня совершенно не интересует история возникновения этой компании. Вполне
возможно, что она неизвестна даже ему самому.
– Понимаю тебя, Лестат, поверь, я все хорошо
понимаю, – спокойно возразила она. – Когда все необходимое будет
сказано и сделано, эти существа будут интересовать меня меньше, чем ветки на
деревьях в лесу или далекие звезды. Я с большим удовольствием стану изучать
направление ветров или рисунок прожилок на листьях…
– Вот именно.
– Но мы не должны торопиться. Сейчас для нас важнее
держаться вместе. Все вместе мы отправимся в город и потихоньку станем
готовиться к отъезду. И все вместе попытаемся привести в исполнение твой план –
с помощью скрипки попробуем вывести Никола из нынешнего состояния.
Мне очень хотелось расспросить ее о Ники, узнать, что стоит
за его молчанием, что она сама об этом знает и думает. Но слова не шли из моего
вдруг пересохшего горла. Я хорошо помнил ее чувства: «Это катастрофа, мой
мальчик!»
Она обняла меня и повела назад в башню.
– Мне нет нужды читать твои мысли, – говорила
она, – чтобы понять, что у тебя на сердце. Давай отвезем его в Париж.
Давай попробуем найти Страдивари. – Она приподнялась на цыпочки и
поцеловала меня. – Еще до того как это случилось, мы уже шли по Пути
Дьявола и очень скоро вернемся на него вновь.
Заставить Никола поехать в Париж было не труднее, чем в
любое другое место. Словно мрачный призрак, он сел на коня и поскакал рядом с
нами – живыми казались только его волосы и черный плащ, развевавшиеся на ветру.
Когда мы начали свою охоту на Иль-де-ля-Сите, я вдруг
почувствовал, что не в силах смотреть, как он убивает свои жертвы.
