В голову мне приходили безумные мысли. Я шел за ним, и мне
казалось, что прежде ничего не происходило. Как будто не было подземного склепа
у Невинных мучеников и не был этот мальчик ужасным демоном, пришедшим из
далеких веков…
Мы сами были пределом своих желаний, и это спасало нас, а
передо мной не простирался неведомый ужас моего вечного бессмертия… Мы плыли по
волнам спокойного моря, видели вдали знакомые маяки… и для нас настало наконец
время заключить друг друга в объятия.
Мы были одни в холодной и пустой комнате. Звуки далекого
бала сюда почти не проникали. От недавно выпитой крови тело его было теплым, и
я отчетливо слышал мощные удары его сильного сердца. Он еще теснее прижал меня
к себе. За высокими окнами мелькали огни проезжающих мимо экипажей, и
беспрестанно доносящиеся до нас с улицы тихие звуки давали ощущение
безопасности и уюта, обещали все, что только может обещать Париж.
Я никогда не умирал. Жизнь начиналась сначала. Я протянул
руки и прижал его к себе, слушая, как бьется его сердце. Я звал своего Никола,
обращался к нему, чтобы предупредить о том, что все мы обречены. Капля за
каплей из нас уходила жизнь, перед моими глазами стояли цветущие в саду яблони,
и мне казалось, что я схожу с ума.
– Успокойся, успокойся, мой дорогой, – тихо шептал
он мне, – нет ничего, кроме мира, покоя и наших сомкнутых рук.
– Тебе ведь известно, что для меня это было проклятой
случайностью, – неожиданно заговорил я. – Я стал демоном против
своего желания. Я все время плачу, словно потерявшийся ребенок. Я хочу
вернуться домой.
– Да, да, конечно, – шептал он.
Вкус его губ был вкусом крови, но это была не человеческая
кровь. Она была тем эликсиром, который дал мне Магнус, и я готов был отпрянуть
от Армана. В тот момент я еще мог уйти. Я получил еще один шанс. Колесо сделало
полный оборот.
Я кричал, что не стану пить, ни за что не стану пить, и
вдруг почувствовал, как два горячих острых клыка с силой вонзились мне в шею и
проникли в самые глубины моей души.
Я не в силах был пошевелиться. Все происходило точно так же,
как и в ту ночь. Восторг, который я испытывал, был в тысячи раз сильнее, чем
тот, который охватывал меня всякий раз, когда я держал в своих объятиях
смертного. Я понимал, что он делает. Он насыщался мной! Опустошал меня!
Чувствуя, что он по-прежнему прижимает меня к себе, я опустился
на колени. Из раны на шее неудержимым потоком хлестала кровь.
– Дьявол! – хотел было крикнуть я, но прошло
какое-то время, прежде чем мне удалось произнести это слово. Тело мое было
словно парализовано. – Дьявол! – снова прорычал я и, воспользовавшись
замешательством Армана, отшвырнул его от себя.
Он рухнул на пол почти без сознания.
В ту же секунду я навалился на него, распахнул французское
окно и выволок Армана в темноту ночи.
Пятки его царапали по камням, лицо превратилось в ужасную
маску ярости. Потом я, крепко держа его за правую руку, принялся вертеть Армана
из стороны в сторону, так что голова его запрокинулась и он не мог ни увидеть,
ни догадаться, куда я его тащу, ни уцепиться за что-нибудь. Все это время я
свободной рукой продолжал колотить его, пока кровь не хлынула у него из ушей,
из глаз и носа.
Я волок его подальше от дворцовых огней. Он отбивался,
стараясь освободиться, и заявлял, что непременно меня убьет, потому что теперь
получил мою силу. Он выпил ее вместе с моей кровью, и в соединении с его
собственной силой она сделает его непобедимым.
Совершенно обезумев, я схватил его за шею и прижал головой к
дорожке. Я давил, душил до тех пор, пока из его разинутого рта крупными
сгустками не потекла кровь.
Он не мог даже кричать. Колени мои буквально впились ему в
грудь. Крепко сдавленная моими пальцами шея распухла, он вертел головой, а
кровь все продолжала с булькающими звуками вырываться из его рта. Глаза его
становились все больше и больше, но уже ничего не видели. Наконец, когда я
почувствовал, что он ослабел и обмяк под моими руками, я отпустил его.
Однако потом вновь принялся избивать его и в конце концов
вытащил шпагу, чтобы рассечь ему голову.
Пусть так и живет, если сможет. Пусть остается в таком виде
бессмертным, если ему это удастся. Я уже замахнулся было шпагой, но в этот
момент взгляд мой упал на его лицо. Струи дождя стекали по его щекам.
Полуживой, не в состоянии даже молить меня о милосердии, не в силах
пошевелиться, он пристально смотрел на меня.
Я ждал. Я хотел, чтобы он умолял меня. Я жаждал вновь
услышать его коварный и обольстительный голос, который всего лишь на одно
волшебное мгновение заставил меня поверить в то, что я снова жив, свободен и
достоин уважения. Проклятый, непростительный обман. Ложь, которую я отныне не
смогу забыть. Я жаждал, чтобы мой гнев преследовал его даже за порогом могилы.
Но он продолжал молчать.
И в это мгновение полного поражения и падения к нему вдруг
вернулась его неземная красота.
Он лежал на посыпанной камнями дорожке всего в нескольких
шагах от оживленной улицы, откуда доносился стук деревянных колес по мостовой и
цокот лошадиных копыт, и был в эти минуты похож на искалеченного ребенка.
Но в этом ребенке были заложены вековое зло и вековые
знания, и с его губ сейчас не слетали бесчестные обманы и мольбы. От него
исходило ощущение того, что он есть на самом деле. Древнее, очень древнее зло,
чьи глаза воочию видели те мрачные времена, о которых я мог только мечтать.
Я отпустил его, поднялся и вложил шпагу в ножны.
Потом отошел от него на несколько шагов и буквально рухнул
на каменную скамью.
Вдалеке я заметил фигурки людей, занятых починкой сломанного
французского окна во дворце.
Он лежал неподвижно. Вокруг царила темнота. Я смотрел на
него совершенно равнодушно.
Лицо его непроизвольно оказалось повернутым ко мне.
Спутанные, локонами вьющиеся волосы слиплись от крови. С закрытыми глазами и
раскинутыми в стороны руками он казался забытым и брошенным порождением времени
и сверхъестественной случайности, таким же несчастным, как и я сам.
Что сделало его таким, какой он есть? Мог ли он, такой юный
и наивный, много веков назад хотя бы догадываться о значении принимаемого им
решения? Не говоря уже об обетах или клятвах стать таким существом!
Я встал и медленно подошел к нему, а потом долго
всматривался в него и в кровь, впитавшуюся в кружева рубашки и пятнами засохшую
на лице.
Мне почудилось, что он вздохнул, что я услышал его
отрывистое дыхание.
