«За каждым богатством кроется преступление…»
О. Бальзак
Часть первая
1
В здании 3-го нью-йоркского уголовного суда в ожидании
процесса сидел Америго Бонасера; он жаждал отомстить людям, которые жестоко
надругались над его дочерью, пытаясь обесчестить ее.
Судья, человек с грубыми чертами лица, засучил рукава своей
черной мантии, будто собираясь собственноручно наказать двух молодых людей,
сидящих на скамье подсудимых. Его лицо изображало холодность и даже гнев. Но
это было фальшью, которую Америго ощущал, но которую в то же время не мог до
конца постичь.
— Вы действовали как последние дегенераты, —
жестким голосом произнес судья.
«Да, да, — подумал Америго Бонасера. — Звери.
Звери.» Двое молодых людей с коротко подстриженными блестящими волосами и
гладко выбритыми щеками скромно потупились и почтительно склонили головы.
Судья продолжал:
— Вы действовали как дикие звери, и ваше счастье, что
вы не изнасиловали несчастную девушку, иначе я упрятал бы вас за решетку на
двадцать лет. — Судья остановился, его глаза хитро блеснули из-под
лохматых бровей в сторону мрачного Америго Бонасера, а потом уткнулись в стопку
протоколов, лежавшую перед ним. Он скорчил гримасу и пожал плечами, показывая,
что действует против своей воли.
— Но учитывая вашу молодость, безукоризненное прошлое и
незапятнанную репутацию ваших семей, я приговариваю вас к трем годам заключения
условно.
Только сорок лет занятия своим ремеслом не дали гримасе
ненависти исказить лицо Америго Бонасера. Его дочь все еще находилась в
больнице со сломанной челюстью, а эти звери уже выходят на свободу? Все это
выглядело настоящей комедией. Он смотрел на счастливых родителей и
родственников, которые сгрудились вокруг своих дорогих чад. О, теперь все они
счастливы, теперь все они улыбаются.
Комок черной желчи подкатил к горлу Бонасера и с силой
прорвался сквозь сомкнутые зубы. Он вынул белый носовой платок и поднес его к
губам. Он стоял и глядел на двух паршивцев, которые уверенно прошагали в
направлении к выходу, не удостоив его даже взглядом. Он позволил им пройти, не
произнеся ни звука, и лишь крепче прижимая к губам чистый, пахнущий мылом
платок.
Теперь мимо него проходили родители этих зверей, — двое
мужчин и две женщины его возраста, но, судя по одежде, американцы с большим
стажем. Они смотрели на Америго, и в их взглядах смущение смешивалось со
странным презрением победителей.
Потеряв самообладание, Бонасера грубо прокричал:
— Вы у меня поплачете так, как я плачу теперь! Я
заставлю вас плакать, как заставили плакать меня ваши дети.
Адвокаты подталкивали своих клиентов к выходу и не спускали
глаз с молодых людей, которые было повернули обратно, пытаясь встать на защиту
родителей. Служащий суда, огромного роста мужчина, рванулся к ряду, где стоял
Бонасера, но в этом уже не было необходимости.
Все годы, проведенные в Америке, Америго Бонасера верил в
закон и справедливость. Теперь его мозг заволокло туманом мести, он уже видел,
как покупает пистолет и убивает двух мерзавцев. Однако у него оказалось
достаточно самообладания, чтобы повернуться к жене, которая ничего еще не
поняла и объяснить ей: «Они оставили нас в дураках». Помолчав, он добавил: «Во
имя справедливого суда нам придется поклониться дону Корлеоне».
Развалившись на красной кушетке, Джонни Фонтена тянул
шотландское виски прямо из бутылки, время от времени промывая глотку ледяной
водой из хрустального бокала. Было четыре часа утра, и его воображение
лихорадочно рисовало картины, одну страшнее другой, как он убивает свою блудную
жену. Пусть только вернется домой. Было слишком поздно звонить первой жене, чтобы
спросить ее о детях, а звонить кому-либо из друзей в момент сплошных неудач
было просто нелепо. В свое время они прыгали бы от радости и гордости, позвони
он им в четыре утра, а теперь они даже не скрывают, как им скучно с ним.
Потягивая виски, он услышал звяканье ключей, но продолжал
пить, пока жена не вошла в комнату и не оказалась рядом с ним. У нее было лицо
ангела, живые голубые глаза, нежное и хрупкое, но совершенное по форме тело.
Сто миллионов мужчин были влюблены в лицо Маргот Аштон и платили за то, чтобы
видеть его на экране.
— Где ты шлялась, черт побери? — спросил Джонни.
— Пришла прямо с оргии, — ответила она.
Она явно недооценила его возможности. Он рванулся к столу и
схватил ее за глотку, но близость прекрасного лица и голубых глаз выветрила
остатки злобы и снова сделала его беспомощным. Она совершила новую ошибку,
насмешливо улыбнувшись. При виде занесенного над его головой огромного кулака,
она закричала:
— Только не в лицо, Джонни! Я снимаюсь в фильме.
Она засмеялась. Он ударил ее кулаком в живот, и она упала.
Вот он уже ощущает ее дыхание и опьяняющий запах духов. Он молотит кулаками по
ее рукам и смуглым атласным бедрам. Он бил ее точно так, как в свое время,
будучи подростком, в одном из кварталов бедноты Нью-Йорка, избивал своих сверстников.
Удары болезненные, но не оставляют никаких следов в виде выбитого зуба или
сломанного носа.
Он бил ее недостаточно сильно. Он не мог бить сильнее, и она
насмехалась над ним. Она лежала, раскинув руки и ноги, шелковая юбка задралась
выше колен, и в перерывах между приступами смеха, она пыталась вызвать в нем
желание:
— Ну иди же сюда, воткни его. Воткни его, Джонни, ведь
именно этого ты хочешь.
Джонни Фонтена встал. Он ненавидел женщину, лежавшую на
полу, но ее красота служила ей защитой. Маргот повернулась набок и с изяществом
балерины встала на ноги. Она начала пританцовывать вокруг Джонни, по-детски
напевая: «Джонни, не больно, Джонни, не больно». Потом с грустью в голосе
произнесла:
— Жалкий и несчастный выродок. Ах, Джонни, ты всегда
был и останешься глупым и романтичным итальянцем. Даже любовью ты занимаешься,
как ребенок. Тебе все еще кажется, что с женщиной спят, как в песнях, которые
ты любил петь.
Она покачала головой и добавила:
— Бедный Джонни, будь здоров.
Она шмыгнула в спальню и заперла за собой дверь.
Джонни остался сидеть на полу, уткнувшись лицом в ладони.
Безнадежное отчаяние одолевало его, но железное упрямство, которое не раз
помогало ему устоять в джунглях Голливуда, заставило его поднять телефонную
трубку и заказать такси, которое должно его было отвезти в аэропорт. Только
один человек способен его спасти. Он вернется в Нью-Йорк. Он пойдет к тому
единственному человеку, у которого найдется достаточно силы, ума и любви, чтобы
помочь ему. Он пойдет к крестному отцу Корлеоне.
