Затем состоялся наиболее трудный разговор с Джеком Вольтцем.
Джонни поблагодарил его за предоставленную ему возможность сняться в фильме и
сказал, что будет рад продолжить сотрудничество со столь великолепным
продюсером. Обычно Джонни был очень искренен и говорил правду в глаза, но на
этот раз ему необходимо было сбить Вольтца с толку. Через несколько дней Вольтц
все поймет и изумится его коварству. Как раз этого он и добивался.
Положив трубку, Джонни затянулся сигарой. На соседнем
столике стояла бутылка виски, но он обещал себе и Хагену больше не пить. Ему
нельзя даже курить. Какая глупость! Отказ от курения и алкоголя не вернет ему
голос. Но какой-то шанс все же имеется, и сейчас, когда появилась возможность
бороться и победить, он должен использовать все шансы.
Теперь, когда в доме было тихо, бывшая жена и дочери спали,
ему вспомнилось то страшное время, когда он их бросил. Бросил из-за этой шлюхи,
второй жены. Но и теперь он улыбнулся при мысли о ней — таким прелестным во
всех отношениях существом она была, и, кроме того, единственным, что спасло ему
жизнь, был день, когда он решил, что не может позволить себе ненавидеть детей,
первую жену, любовниц, вторую жену и снова любовниц, вплоть до Шарон, которая
оттолкнула его и может теперь похвастать тем, что отказалась спать с великим
Джонни Фонтена.
Он пел с оркестром, потом стал звездой радио и театра и, в
конце концов, превратился в звезду экрана. Все это время он жил, как хотел,
спал с женщинами, которых желал, но никогда не позволял никому и ничему
вмешиваться в свою личную жизнь. Потом он влюбился в ту, что стала его второй
женой, в Маргот Аштон. Он буквально сходил по ней с ума. Карьера покатилась к
черту. Голос пошел к черту, семья распалась. И пришел день, когда он остался у
разбитого корыта.
Он был всегда порядочным и щедрым человеком. После развода
он дал первой жене все, что мог. Он поклялся, что его дочери получат часть
доходов от каждого из его занятий: от каждой пластинки, каждого фильма, каждого
выступления в клубе. Богатый и знаменитый, он ни в чем своей первой жене не
отказывал. Он помогал всем ее братьям и сестрам, отцу и матери, бывшим
соученицам и членам их семей. Он никогда не чуждался друзей. Он даже пел на
свадьбах двух сестер жены, а петь на свадьбах для него было самым ненавистным
занятием. Он никогда и ни в чем ей не отказывал. Только посягательств на свою
личную свободу он не смог стерпеть.
Опустившись на самое дно, когда ему не давали ролей в
фильмах, когда он не способен был петь, когда вторая жена изменяла ему, он
провел несколько дней с Джинни и дочерьми. Он пришел к ней в день, когда
прослушал одну из последних своих записей и она показалась ему настолько
плохой, что он обвинил звукооператора во вредительстве. В конце концов, он
понял, что дело в его голосе. Он сломал пластинку — матрицу и отказался петь.
Он так устыдился, что после этого больше не пел (не считая состязания с Нино на
свадьбе Конни Корлеоне).
Никогда не забыть ему выражения лица Джинни, когда ей стало
известно об обрушившихся на него бедах. Оно лишь промелькнуло на ее лице и тут
же исчезло, но этого было достаточно, чтобы он запомнил его на всю жизнь. Это
было выражение дикой радости и удовлетворенности. Он мог бы теперь поверить,
что все двенадцать лет она презирала и ненавидела его. Ей удалось взять себя в
руки, и она даже предложила ему свою помощь. Он притворился, будто готов ее
принять. В ближайшие три дня он навестил трех самых любимых девушек, девушек, с
которыми продолжал дружить, которым помогал, как только мог, и подарки которым
стоили многие тысячи долларов. И на их лицах он обнаружил выражение той же
удовлетворенности.
Он знал, что обязан принять решение. Он мог, подобно многим
другим обитателям Голливуда — продюсерам, писателям, режиссерам и актерам —
наброситься с полной ненависти страстью на хорошеньких женщин. Он мог
использовать свои силы и денежные возможности, чтобы не допустить измены, но в
то же время сознавать, что, в конце концов, женщины изменяют, что они твои
враги и что их надо остерегаться. Он мог отказаться от ненависти к ним и
продолжать им верить.
Он знал, что не сможет себе позволить не любить их, что в
нем самом что-то погибнет, если он перестанет любить женщин — какими бы
непостоянными и коварными они ни были. Не имело значения, что женщины, которых
он любил, больше всего на свете тайно радовались его краху и унижению. Не имело
значения, что они оказались неверны ему. У него не было выбора. Приходилось
принимать их такими, какие они есть. Поэтому он продолжал за ними ухаживать,
дарил им подарки и скрывал боль, которую они ему причиняли. Он простил их,
сознавая, что только благодаря им свободен. Но теперь он полностью освободился
от чувства вины за свою неверность. Он не чувствовал вины по отношению к Джинни
и хотел лишь одного: оставаться единственным отцом своих детей. Вместе с тем он
не собирался на ней вторично жениться и дал ей это ясно понять. Это
единственное, что спасло его при падении с небес. На нем выросла толстая кожа,
невосприимчивая к боли, которую он причинял женщинам.
Он очень устал и готов был отправиться спать, но одно не
давало ему покоя: его состязание с Нино Валенти. И вдруг он понял, что доставил
бы дону Корлеоне наибольшее удовольствие. Он снял телефонную трубку и попросил
телефонистку связать его с Нью-Йорком. Узнав у Сонни Корлеоне номер телефона Нино
Валенти, позвонил ему. Нино ответил обычным пьяным голосом.
— Эй, Нино, почему бы тебе не приехать сюда и не
поработать у меня? — закричал в трубку Джонни Фонтена. — Мне нужен
парень, на которого я могу положиться.
Нино воспринял это как шутку.
— Не знаю, Джонни, у меня хорошая работа на грузовике,
в пути трахаю домашних хозяек, и зарабатываю по 150 целковых в неделю. Что
можешь предложить мне ты?
— У меня ты можешь начать с 500 целковых и запросто
встречаться с кинозвездами. А может быть, будешь петь у меня на вечеринках.
— Дай подумать. Позволь мне посоветоваться с моим
бухгалтером и помощником.
— Кроме шуток, Нино, ты мне нужен здесь. Я хочу, чтобы
ты завтра же прилетел и подписал контракт на 500 долларов в неделю сроком на
год. Потом, если стибришь одну из моих кинозвезд, я тебя уволю, получишь, по
крайней мере, годовую зарплату. О'кэй?
Последовала длинная пауза. Голос Нино протрезвел.
— Эй, Джонни, ты не шутишь?
— Я говорю серьезно. Отправляйся в контору моего агента
в Нью-Йорке. Он даст тебе билет на самолет и немного наличных. Утром я ему
позвоню. Поэтому сходи туда после обеда. Потом я договорюсь, чтобы тебя
встретили в аэропорту и привели ко мне.
Снова последовала длинная пауза, а потом раздался голос
Нино, немного удрученный и неуверенный.
— О'кэй, Джонни.
Джонни положил трубку и начал раздеваться. Он чувствовал
себя превосходно, как никогда с тех пор, как сломал пластинку — матрицу.
13
Джонни Фонтена сидел в огромном зале и подсчитывал расходы
на листке желтого блокнота. Один за другим приходили музыканты, всех их он знал
по тем временам, когда выступал с оркестрами. Дирижер, один из ведущих
специалистов по поп-музыке и один из немногих, кто хорошо относился к Джонни в
самое тяжелое для него время, выдавал музыкантам ноты и делал последние
указания. Дирижера звали Эдди Нилс. Он был очень загружен работой, и за эту
запись взялся в виде одолжения для Джонни.
