Последним прибыл дон Филип Татаглия, глава семейства
Татаглия, который пошел против Корлеоне, поддержав Солоццо и добившись немалых
успехов на поле битвы. Но, как ни удивительно, его немного презирали.
Во-первых, он позволил Солоццо руководить собой. Турок, по сути, водил его за
нос. Его считали ответственным за поднявшуюся бурю, которая нарушила нормальный
ход жизни Нью-йоркских семейств. В свои шестьдесят лет он был щеголем и
сердцеедом, и в удовлетворении этих своих слабостей был совершенно необуздан.
Основным занятием семейства Татаглия была проституция. Оно
владело также почти всеми ночными клубами страны. Филип Татаглия не чурался
шантажа, когда ему хотелось подписать контракт с подающим надежды певцом или
актером, а в студиях звукозаписи он навел железный порядок. Но проституция
оставалась основным источником дохода.
Филипа Татаглия здесь не любили. Он был занудой, вечно
жаловался на низкие доходы. Счета из прачечной и полотенца съедают все его
доходы (он забывал сказать, что прачечная тоже его собственность). Девушки разленились,
не хотят работать, убегают и кончают с собой. У сутенеров нет к нему ни
капельки уважения. Трудно найти хорошего помощника. Молодые люди с сицилийской
кровью воротят носы от такой работы, считая ниже своего достоинства торговать
женщинами. Больше всего Филипа Татаглия раздражали власти, которые были в силах
разрешить или запретить продажу спиртных напитков, открыть или закрыть его
кабаре.
Как это ни удивительно, война против Корлеоне, в которой он
чуть было не победил, не принесла ему заслуженных лавров. Все знали, что его
сила исходила вначале от Солоццо, а потом от семейства — Барзини. Кроме того,
он так и не добился окончательной победы. Будь его действия немного
эффективнее, можно было избежать всех этих бед. Смерть дона Корлеоне означала
бы конец войне.
Дон Корлеоне и он потеряли в этой войне сыновей и поэтому
естественно было, что они поздоровались легким кивком головы. Дон Корлеоне
находился в центре внимания, и присутствующие пытались обнаружить в нем следы
слабости, оставленные ранами и поражением в войне. Все задавались вопросом,
почему дон Корлеоне после смерти сына ищет мира. Это было явным признанием
поражения и неизбежно должно было привести к дальнейшему ослаблению его
семейства.
Все приветствовали друг друга, выпили по рюмочке, но прошло
почти полчаса, пока дон Корлеоне занял свое место возле стола из орехового
дерева. Хаген, стараясь не выделяться, присел позади дона несколько левее. Это
было знаком, что остальные доны могут занять свои места у стола. Консильори
сели позади своих донов, но достаточно близко, чтобы в случае необходимости
помочь советом.
Первым выступал дон Корлеоне. Он говорил, будто ничего не
случилось, будто его не ранили и Сантино не был убит, будто империя его не была
разрушена, а семья рассеяна — Фредо на Западе, во владениях Молинари, Майкл в
Сицилии. Он говорил на сицилийском наречии.
— Я хочу поблагодарить вас всех за ваш приход, —
сказал он. — Я вижу в этом оказанную лично мне услугу и с этого момента я
должник каждого из вас. Первым делом должен сказать, что я пришел сюда не для
того, чтобы спорить и убеждать. Я хочу посоветоваться с вами и найти способ
расстаться друзьями. Даю вам свое слово, а некоторым из вас хорошо известно,
что значит мое слово. Впрочем, мы все здесь уважаемые люди, а не адвокаты,
которые должны давать друг другу гарантии.
Он остановился. Никто не разговаривал. Часть присутствующих
курила сигары, остальные занялись спиртными напитками. Все здесь были хорошими
и терпеливыми слушателями. Была у них еще одна общая черта: это были те редкие
люди, что отказались принять власть организованного общества, отказались
подчиняться. Никакая сила, никакие угрозы не могли их согнуть. С помощью
убийств стояли они на страже своей свободной воли. Только смерть могла их
заставить сдаться.
Дон Корлеоне вздохнул.
— Как вообще могли дела зайти так далеко? — задал
он риторический вопрос. — Итак, это не имеет значения. Сделано много
глупостей. Но давайте я опишу события так, как вижу их я.
Он остановился, чтобы посмотреть, не возражает ли кто из
присутствующих.
— Мое здоровье, слава богу, поправилось, и я смогу
теперь направить все силы на то, чтобы уладить конфликт. Мой сын был, возможно,
слишком поспешен, слишком упрям. Не знаю. Как бы там ни было, Солоццо пришел ко
мне с деловым предложением. Он просил у меня денег и политических связей. Он
сказал, что в этой сделке заинтересованно семейство Татаглия. Речь идет о
наркотиках, которыми, как вы знаете, я не занимаюсь. Я человек спокойный, и
такие дела мне не по вкусу. Я объяснил это Солоццо, не задевая ни его чести, ни
чести семейства Татаглия. Я просто вежливо сказал ему «нет». Я сказал, что его
дело мне не помешает, что меня не интересует, каким образом он добывает деньги.
Он рассердился и навлек беду на всех нас. Но такова жизнь. Каждый из
присутствующих может выступить со своим рассказом, но не в этом заключается моя
цель.
Дон Корлеоне остановился и дал Хагену знак принести напитки.
— Я готов пойти на мир, — продолжал дон
Корлеоне. — Татаглия потерял сына, я потерял сына. Мы равны. Что будет с
миром, если люди постоянно идут против разума? Это проклятие Сицилии, где люди
все свое время уделяют мести и не оставляют его на добывание хлеба. Это глупо.
Поэтому я предлагаю: пусть все будет так, как было прежде. Я не предпринял
ничего, чтобы отомстить убийцам моего сына. Если будет мир, я этого не сделаю.
Есть у меня еще один сын, который не может вернуться домой, и я должен все
уладить так, чтобы по его возвращении не возникло опасности со стороны властей.
После этого мы сможем поговорить об остальных интересующих нас делах и оказать
себе тем самым большую услугу. — Корлеоне сделал рукой широкий
жест. — Это все, чего я хочу.
Это был прежний дон Корлеоне. Рассудительный. Уступчивый.
Вежливый. Все присутствующие поняли, что, несмотря на все несчастья,
обрушившиеся на семейство, с доном Корлеоне следует считаться. Обратили
внимание на поставленное им условие мира. Обратили внимание на его просьбу
вернуться к прежнему статус-кво — это значит, что несмотря на все неудачи в
прошедшем году, он сражения не проиграет. Ответил дону Корлеоне не Татаглия, а
Эмилио Барзини. Он говорил резко и к делу, но слова его не звучали грубо или
оскорбительно.
— Все это верно, — сказал Барзини. — Но
следует кое-что добавить. Дон Корлеоне слишком скромен. Без помощи дона
Корлеоне Солоццо и Татаглия не могли приступить к своему новому делу. Его отказ
нанес по ним прямой удар. Это, разумеется, не его вина. Но факт остается
фактом: судьи и политики считаются с мнением дона Корлеоне. Когда речь пойдет о
наркотиках, они прислушаются только к его голосу. Солоццо не мог начать
действовать без определенных гарантий, что с его людьми будут обращаться по
возможности мягко. Всем нам это прекрасно известно. Не будь этого, мы до
сегодняшнего дня ходили бы в лохмотьях. Теперь, когда судьи и обвинители
применяют в делах, имеющих отношение к наркотикам, максимальные наказания, даже
сицилиец, приговоренный к двадцати годам тюрьмы, может нарушить закон омерты и
выплеснуть все, что у него в голове. Этого допускать нельзя. В руках у дона
Корлеоне нити ко всем винтикам аппарата. Его отказ нельзя рассматривать, как
дружелюбный акт. Он отнимает хлеб у наших семейств. Времена изменились, и
каждый из нас не может идти по своему, облюбованному им пути. Если в руках у
дона Корлеоне все судьи Нью-Йорка, он обязан позволить и нам извлечь из этого
выгоду. Он, разумеется, может поднести нам за эту услугу счет, ведь мы не
коммунисты, в конце концов. Но он обязан позволить нам напиться из колодца.
Ведь все так просто.
