Митрополит перевел дух, потом беззвучно заплакал и тяжело сел в кресло. Его черные скорбные глаза, залитые слезами, прожигали душу Николая насквозь. И больше всего царю всего хотелось немедленно вскочить и убежать пешком к себе в Царское Село, в тишину и покой своего кабинета, куда не достигали бы страшные, истерические слова митрополита. Так они оба сидели молча – царь, оцепеневший от картины, которую ему нарисовал митрополит, и высокопреосвященный Антоний, погрузившийся в темную грусть. Наконец Антоний шумно вздохнул, приподнял полу рясы, под которой у него объявились обыкновенные офицерские брюки, заправленные в сапоги, достал из кармана сложенный вчетверо клетчатый носовой платок. Он аккуратно вытер глаза, усы и бороду, высморкался, снова сложил платок и сунул в брюки. И уже совершенно спокойным, но не терпящим возражений голосом произнес:
– Я имею счастье быть вашим духовником, Государь. Вы сами меня избрали для такого высокого и ответственного назначения. И тем дали право не лгать вам, даже во спасение, и предостерегать от гибельных шагов и тем паче мыслей – насколько это по моим слабым силам… И как ваш духовный отец, – тут голос Антония окреп и налился мощью, – я обязан вас предостеречь!
– От чего же предостеречь? – шепотом спросил император.
– Пока – по крайней мере, сегодня – ваше стремление стать Патриархом я могу расценивать не столько как желание послужить Господу, Его Церкви и Святой Руси. Но и как еще одно желание, пусть даже в душе еще отчетливо не высказанное: обеспечить себе личное удобство, как говорят за границами – «комфорт», избавившись от государственных хлопот и забот об Отечестве. Пребываю в надежде, что ошибаюсь! – быстро и примирительно добавил митрополит, увидев как протестующе и с обидой сверкнули глаза царя. – Но, согласитесь, такой – личный мотив тоже может иметь место, пусть даже как досужее предположение. И я считаю совершенно недопустимым для моего духовного чада его желание достичь личного спасения путем оставления своего царственного долга. Он на Ваше величество возложен Самим Господом Нашим Иисусом Христом. Вы – Его помазанник и не можете искать более легкой жизни. Потому что регентство, задуманное вами, не предохранит измученный народ наш от неминуемых опасностей и дополнительных страданий. И потому, если вы, Государь, сын мой, все-таки сочтете необходимым испросить моего духовного благословения на ваше оставление престола и на ваш переход в иноческое состояние, то я такого благословения и положительного напутствия дать не считаю возможным! Почему не считаю, – я попытался только что разъяснить. Если вы не согласны со мной, стало быть, я разъяснил плохо…
К Николаю уже вернулись его выдержка и самообладание.
– Я понял вас, ваше высокопреосвященство, – спокойно и вдумчиво сказал император. – Значит, и этот путь для меня закрыт, – он вздохнул, поднялся с кресла, перекрестился на икону Христа Вседержителя – такую же, как у отца Иоанна, но кисти другого мастера. – Вот и отец Иоанн мне говорил примерно то же, что и вы.
Потом царь упрекал себя за свои последние слова об о. Иоанне. Нехорошо вышло. Николай хорошо знал, что между митрополитом Антонием и отцом Иоанном существует давняя вражда.
Митрополит страшно ревновал Иоанна к пастве, завидовал его славе и народной любви – причем, настолько, что даже был не состоянии скрывать свои чувства. Лишь немного погодя Николай полностью осознал, что своим вроде бы случайным и вполне, в общем, естественным упоминанием о разговоре с настоятелем Кронштадтского собора, которого за его божественный дар пророчества, исцеления и утешения еще при жизни в народе считали святым, он подсознательно хотел мелко отомстить о. Антонию за пережитые императором полчаса назидательной порки. Потом он раскаялся, даже наложил на себя добровольно небольшую епитимью, заставив себя тридцать три раза прочесть Иисусову молитву. Но тогда он наблюдал за митрополитом с интересом школьника, воткнувшего в учительский стул железное перо и теперь ожидающего, когда учитель на него сядет. Но Антоний и бровью не повел.
– Что же… Мне не дано, наверное, прозревать будущее до мелких подробностей… как некоторым другим, – ворчливо отозвался митрополит. – И потому я не уверен, что окажусь во всем прав. Не думаю, что путь Вашему величеству к Патриаршему престолу закрыт навсегда, – посластил пилюлю Антоний, что слегка приободрило царя. – Вполне возможно, что когда Цесаревич достигнет совершеннолетия, вы, Государь, будете иметь и полную возможность и полное моральное право вернуться к теме и снова соискать иноческого сана и Патриаршего престола. Когда наступят лучшие времена!
Император отрицательно покачал головой и, тонко, чуть грустно улыбнувшись, ответил:
– В лучшие времена в моем предложении нужды не будет. Да и Патриарх у нас, конечно, появится – надеюсь, это будет достойный пастырь. Выжидать больше нельзя, вы сами меня в этом убедили еще раз. Благословите, Ваше Высокопреосвященство! – Николай склонил голову, перекрестился на Христа Пантократора и вышел.
Он уже был абсолютно спокоен, потому что понял своего духовника – понял то, что тот не сказал и никогда не сказал бы. Догадалась и Александра:
– Он сам желает престола! И ничего тругого. Я абсолютно уверена… И здесь интрига – в Святом Божьем деле! Позор!.. Как мошно? – возмущенно обратилась она к иконе Владимирской Богоматери – самой своей любимой.
Николай осторожно возразил:
– То, что он рассказал о происходящем вообще в Церкви – действительно, ужасно. Он считает, что справиться со злом, проникшим во святая святых, остановить процесс разрушения Веры и Церкви сможет человек иного, чем я, склада. Нужна очень большая чистка. Репрессалии и наказания неизбежны. Это я хорошо понимаю, и в этом Вадковский прав. Другое дело…
– Ники! Друг мой! Никогда! – перебила его Александра. – Ты – Царь, ты – Кесарь, ты можешь все и имеешь право на все! С Божьей помощью, конечно, а Господь тебя не оставит и даст силы исполнить Его волю. Ты разве не видишь, как наступило время для решительных и сильных тействий. Твой великий предок Петер не спрашивал у тогдашнего Патриарха – хочет он осфободить место или нет. И просто ссадил его с престола.
– Не совсем так, – уточнил Николай. – Старый Патриарх умер, а выборы нового император Петр Алексеевич отменил.
– Не имеет значенья! Главное, он решился. Он знал, что в тот момент нужно России, какое устройство. Петер Великий не пользовался любофью церковников – это мы все знаем. Они ему мешали во всем. Ставили палки в колеса, ругали с амвонов, объявляли Антихристом.
– Да, – подтвердил Николай. – Даже провозглашали с кафедр, что царь Петр из-за границы не вернулся, а вместо него мучает народ строгостями «подмененный» – самозванец…
– Doch!.. Вот!.. Видишь?! Как можно было с такими церковными начальниками улючшать что-либо в России? Что они советовали бы Государю? Что благословляли? Петер Алексеевич знал – нужна решительность. Тогда было нужно ликвидировать Патриаршество. Так же как сейчас нужно восстановить. Почему ты спрашиваешь разрешения у этого интригана?
– Какого интригана? – переспросил Николай.
