— Пошли, — Сумрак поднялся из-за игрового
стола, — после «дошпиляем».
В третьем отряде жили в основном мужики — каста рабочих
пчел. Когда положенец переступил порог барака, все поднялись.
«Крысой» оказался Милюков, тот самый любознательный
первоход. Он стоял на коленях между нар и хлюпал носом, с ужасом поглядывая на
приготовленный для экзекуции ломик. Его уже обрадовали инвалидной перспективой.
— Что скрысил? — Сумрак посмотрел на пойманного,
пытаясь вспомнить, где он с ним не так давно пересекался. Ах да, в карантине,
когда мента топтали.
— Сгущенку, — доложил старший отряда, — у
Браги. Из тумбочки. В гальюне хавал, сучонок.
— Верно? — Положенец повернулся к Милюкову.
Тот молча кивнул, продолжая стоять на коленях.
— Тебе сколько лет?
— Во… Восемнадцать.
— Сел за что?
— В магазин залез… В селе работы нет, у матери трое…
Жрать хотелось…
— И что, сразу на строгий режим?
— Я замок подпилил… Судья вредная попалась.
Милюков заплакал, но не из-за несправедливого приговора, а
из-за предстоящей расправы. Тон авторитета не сулил снисхождения.
Сумрак взял ломик. Первоход задрожал. Народ одобрительно
загудел.
— Кончай хныкать. Не баба. У своих почему крысил?
— Есть хотел, — шмыгнул носом Милюков.
— Работаешь?
Парень отрицательно покачал головой и вытер слезы.
— Не берут. На «промку»
[11]
желающих
много… Я б работал.
Шаман, маячивший за спиной авторитета, саданул кулаком о
ладонь.
— К чему эти «коляски»
[12]
дешевые?
Руку под лом — и в петушатник…
— Задохнись! — бросил ему Витя. — Без тебя
разберемся…
Он вплотную подошел к Милюкову, несколько раз подбросил на
ладони ломик, словно прицеливаясь.
— Не надо… Пожалуйста… Я больше не буду, —
шепотом, почти безо всякой надежды попросил парень, подняв на авторитета
красные от слез глаза. Словно ребенок, увидевший, как отец снимает ремень, но
понимающий, что порцию горячего он все равно получит.
— Встань! И правую руку вперед! — приказал Сумрак,
приподнимая ломик.
Милюков, словно пьяный, со второй попытки кое-как поднялся,
но руки спрятал за спиной. Окинул умоляющим взглядом народ, пытаясь найти хоть
одного заступника. Не нашел.
— Тебе сказали, руку вперед! — крикнул кто-то из
толпы. — Будь мужиком!
Приговоренный, смирившись с участью, зажмурился и протянул
вперед трясущуюся, как на центрифуге, тощую руку. Перебить кость хватит одного
удара. Публика приготовилась получить удовольствие.
Но тут Сумрак сделал то, чего от него никто не ожидал. И,
возможно, даже он сам. Отбросил ломик на нары, быстро вытащил из брюк ремень,
схватил парня за шею, нагнул его и, сунув голову между ног, с десяток раз
прошелся ремнем по заднице, приговаривая: «Не воруй у своих, не воруй!»
Милюков юлил задницей, но не кричал, только скулил, словно
щенок. Когда экзекуция закончилась, он свалился на пол. Блатные зароптали, они
ожидали большего.
— Коменданта «промки» сюда, — велел Сумароков
шнырю, вставляя в брюки ремень, — только «шементом».
[13]
Шнырь кивнул и помчался исполнять приказ. Меньше чем через
минуту он вернулся вместе с запыхавшимся комендантом — активистом,
боявшимся блатных больше лагерного начальства.
— Звал, Витя?
— Видишь этого джуса? — кивнул авторитет на
валявшегося Милюкова. — Завтра устроишь его на работу. Где лавэ побольше.
Не всосал, что ли?! Не слышу!..
— Сделаю, — заверил комендант.
Сумароков посмотрел на выпоротого.
— Иди и «бычь». Будешь получать рабочую пайку и в
лабазе отовариваться. Скрысишь еще раз, спросим как с «симпатичного», потом как
с «понимающего».
В переводе с «фени» эта фраза звучала бы так: «Иди и
работай. Будешь получать рабочий паек и покупать продукты в лагерной лавке.
Украдешь еще раз — сначала изнасилуем, потом покалечим». Но Сумрак, в силу
понятных причин, родной речью в совершенстве уже не владел. Подзабыл, словно
человек, давно живущий в эмиграции. Впрочем, Милюков все понял без переводчика.
Поднялся с пола, утер сопли. Пробормотал: «Спасибо, дяденька…» И пока авторитет
не передумал, нырнул в толпу.
Сумрак быстро вышел из барака. На улице его догнали Казбек и
еще пара блатных.
— Витя, это по жизни неправильно. «Крысу» вообще в
петушатник загнать надо. Ты Акуле клешню раздробил, а этому пионеру только по
жопе надавал.
— Он и есть пионер, — мрачно, но уверенно ответил
положенец, — только от мамкиной сиськи оторвали. А Акула взрослый мужик.
Блатовал, на баулах сидел…
[14]
Ты, Шаман, после «наркомовского»
ужина каждый раз хавчик топаешь.
[15]
А пацан с детства досыта
не ел. Ростом с член и весом с пайку…
— Понятия для всех, — поддержал Казбека один из
блатных.
— Засохни… Вы, как ястребы гудзонские, только и ждете,
кого бы за косяк изуродовать. Руку парню сломать не долго, только он и так
судьбой контуженный. Попадется еще раз, лично граблю оттяпаю.
Сумрак пока и сам не понимал, что произошло. Он ведь
действительно поступил не по понятиям, дав слабину. Закон один для всех. И
наказание тоже. Но… Что-то его остановило. Как тогда, с тем ментом. Он мог
смело послать Вышкина подальше, и одним мусорком на земле стало бы меньше.
Самое интересное, что, не взяв греха на душу, Витя чувствовал себя гораздо
уютнее. И был уверен, что сегодняшняя слабина не пойдет ему во вред, а, скорее,
наоборот — поможет в ближайшем будущем. «Сентиментальным, что ли,
становлюсь? Бардак!»
Будет очень обидно, ежели пацан снова проворуется. Авторитет
положенца, конечно, не пострадает, но определенный удар по самолюбию это
нанесет.
Вечером он подозвал дежурного шныря. Велел собрать в пакет
курева, чая, консервов, конфет. Спросил, есть ли у Милюкова кореша в отряде.
