Как назло, именно сейчас в столовой ужинали несколько
блатных гурманов. И они громче других выразили свое неудовлетворение. Так
громко, что их вопли долетели до оперчасти. И Гладких как добросовестный
исполняющий обязанности начальника колонии был вынужден живо отреагировать и
прийти практически через минуту.
— В чем дело, граждане заключенные?
— Сами крыс жрите!
Алюминиевая миска шлепнулась на пол, прямо под ноги хозяину.
— Всем немедленно вернуться за столы и закончить ужин!
Отказ от приема пищи расцениваю как неповиновение и нарушение режима!
— Пошел ты!.. Лучше в ШИЗО париться, чем крыс хавать!
Грубиян тут же получил от кума мастерский хук в челюсть.
— За стол, я сказал!..
К несчастью, получивший по физиономии оказался блатным.
И — по понятиям — в обязательном порядке был вынужден ответить. Закон
предков. Иначе какой ты, на хрен, блатной? Так, фантик от ириски…
Он и ответил. Прямым слева. Фуражка Гладких улетела на пол,
а он сам — под стол. Но кум, разумеется, пришел в ресторан не один, а с
вооруженными спецсредствами бодигардами. Почти вся рота охраны. Как действовать
в подобных ситуациях, те знали превосходно — за спиной десятки репетиций.
Вынутые из ножен дубинки, поднятые щиты, взведенные газовые баллончики.
— Всем стоять!..
Блатной получил спецсредством в кадык и больше не блатовал.
Гладких поднялся с пола, брезгливо отряхнулся и, прижимая платок к разбитой
губе, повторил:
— Я сказал, всем вернуться за стол и закончить ужин!
Этого в карцер. Повара — в оперчасть!
Срочно изолировать повара нужно было вовсе не для того,
чтобы выяснить, как в макароны попала крыса. Гладких прекрасно понимал, что до
завтрака кулинар-затейник вряд ли дотянет. А нам не надо случайных жертв.
Но заканчивать ужин заключенные категорически не желали. Не
столько из-за крысы, сколько из-за отношения. Получается, раз мы в неволе, то
уже и не люди, а свиньи. Ладно б кум по-человечески поговорил, успокоил,
пообещал разобраться, а то сразу в морду. Филиппыч такого себе никогда не
позволял. Да, стишки бестолковые заставлял разучивать, но чтоб с ходу в морду…
А этот прыщик второй день у власти — и сразу беспредел. А не ответишь, так
и сядет на шею!
Поэтому миски со свежей крысятиной по-прежнему летели на
пол.
— Не будем жрать!
Это был бунт. Кровавый и беспощадный. А с бунтовщиками
никаких переговоров! Бунтовщиков в карцер и на плаху!
В толпе Федор Васильевич заметил Кольцова. Тот тоже не
спешил возвращаться к трапезе.
«Ага, наш пострел везде поспел! Ладно…»
На обратном пути Гладких завернул в санчасть — оказать
себе первую медицинскую помощь и документально зафиксировать телесные
повреждения. Чтобы все было по закону.
Потом из кабинета он связался с командиром тихомирского
«Тайфуна».
— В колонии бунт. Отказ от приема пищи. Нападение на
начальника. То есть на меня. Срочно нужны ваши бойцы для усмирения и
профилактики. Ждем с нетерпением к часу ночи. Встретим хлебом-солью.
Командир пообещал прибыть лично. Докладывать в управление о
беспорядке Федор Васильевич пока не стал. Потом всегда можно найти оправдание.
Мол, забыл по неопытности или хотел разобраться самостоятельно.
Затем Гладких предупредил командира роты охраны, что ночью
предстоит серьезная профилактическая операция. Велел разминаться и дразнить
собак. Своих подчиненных оперов, наоборот, отправил по домам. Лишние свидетели
революции не нужны.
Что ж, теперь поглядим, чья власть уважаемей… И кто здесь
настоящий авторитет.
* * *
Поднятый по тревоге «Тайфун» примчался в колонию без
четверти полночь на двух автобусах. Сергей Гагарин, командир этого грозного
подразделения, оставил своих бойцов в шлюзе, а сам отправился к хозяину.
Обещанного хлеба-соли не было — Гладких озабоченным голосом докладывал
кому-то оперативную обстановку. Командир роты охраны сидел на стуле в
бронежилете, поставив автомат между ног.
— Да, да… Хватит церемониться! Уже доигрались в
демократию, ёпть! Думают, раз Вышкин в отпуске, можно борзеть! Они завтра
бассейн вместо плаца потребуют вырыть и песочку пляжного привезти!.. Еще раз
повторяю — колония вышла из подчинения… Так… Понял. Да, «Тайфун» уже
здесь. Хорошо… Конечно, доложу. Отбой.
Федор Васильевич бросил трубку, протянул руку прибывшему
командиру.
— Привет, Сергей.
Офицеры были знакомы: «Тайфун» регулярно наведывался в лагерь,
в основном для тренировок, крайне редко — для работы. Колония считалась
относительно спокойной, Вышкин добивался дисциплины в основном не силовыми, а
политическими методами.
Гладких повторил страшный рассказ, добавив в него ярких и
сочных красок и мрачных эпитетов. По всему выходило, что положение в зоне пока
не критическое, но, если не принять срочных мер, кризис наступит и последствия
будут устрашающими.
— Из управы приказали действовать жестко, — он
кивнул на телефон, — чтобы прочувствовали.
— Это можно, — усмехнулся Гагарин, почесывая
кулак. Он хоть и не был жестким человеком, но прекрасно понимал, что без
силовых методов в лагерях никуда. Контингент, как правило, доброго отношения не
понимает: один раз проявишь лояльность — вконец оборзеют. Как говорится,
куда зэка ни целуй — везде задница. Правда, от ненужного беспредела
Гагарин своих бойцов отучал — все-таки заключенные, как ни крути, тоже
люди, и всех под одну дубинку причесывать нельзя.
Гладких подошел к схеме территории лагеря, украшающей серую
стену.
— Начнем часика в четыре. Самый сон. Зачинщики живут
здесь… — Федор Васильевич, словно учитель, ткнул авторучкой-указкой на
один из бараков. — Вот это актив, его можно не трогать. Выводим всех на
локалки и, как говорится, проводим исправительно-воспитательную беседу на
свежем воздухе.
Гладких вернулся к столу, протянул Сергею личную карточку
заключенного.
— Это зачинщик. Кличка — Сумрак. Его доставишь ко
мне.
— Сделаем! — легко пообещал Гагарин.
— Он резкий и с гонором, — предупредил
Гладких. — Не расслабляйтесь! Его койка последняя в правом ряду.
— Редкий отморозок, — подтвердил командир
охраны. — Всю жизнь по зонам — нарушение режима да неповиновение…
— Мы никогда не расслабляемся. — Сергей запомнил
лицо Сумарокова и протянул карточку куму. — Какие еще бараки окучивать?
— Третий и пятый. Остальными займется охрана.
