По дороге осужденные зачарованно крутили головами, словно
туристы, впервые попавшие в Диснейленд. Теперь это был их дом, и, естественно,
всем хотелось знать, насколько он благоустроен и уютен. Из аттракционов
встретилось лишь футбольное поле с сиротливыми островками прошлогодней травы и
воротами без сеток. Правда, можно развлечься шопингом в небольшой лавке,
сооруженной из стройвагончика. Если, конечно, на счету есть положительный
баланс. А в остальном ничего неожиданного. Ни американских горок, ни пабов с
«Макдоналдсами», ни бассейна с шезлонгами. Традиционные вышки по периметру с
постоянно кемарящими на них автоматчиками, унылая промзона, пищеблок с
неистребимым запахом гнили и хлорки, баня, карантин, мрачные жилые бараки
времен пугачевского восстания, жаждущие ремонта, как алкаш утреннюю бутылку
пива. Двухэтажный штаб с российским триколором на крыше… Одним словом, скучно,
как на партсобрании. Но при этом относительный порядок — ни мусора, ни собачьих
кучек, ни окурков. Белые поребрики вдоль газонов. На центральной аллее —
наглядная агитация в виде плакатов кустарного производства. Видимо, сотворенных
самородками-живописцами из числа заключенных. Талант у творцов был недостаточно
велик, но художественные замыслы — несомненно благородны. Вот краснолицая
девочка-мутант (то ли с косичками, то ли с рогами) протягивает костлявые
ручонки, словно за подаянием. Надпись: «Я жду тебя, папа!»
А вот страшный, как романы Стивена Кинга, каторжанин в мятой
робе. Приложив замшелую ладонь ко лбу, он с тоскою смотрит на тайгу. Слоган:
«Найди свою новую дорогу». (Правильным был бы другой: «Сколько волка ни
корми…») Еще один самодельный шедевр красовался на стене штаба — старуха
Изергиль, она же Шапокляк, она же процентщица, жадно таращится на проходящих,
словно некрофил на похоронную процессию: «Возвращайся домой поскорее, сынок!»
Процессу «перековки» зэков, надо полагать, помогали еще и
лозунги, сохранившиеся с доперестроечных времен, словно наскальные рисунки в
пещере неандертальцев: «Работа — обязанность, план — достоинство,
перевыполнение — честь!»
— Это про какой план? — негромко спросил молодой
Милюков у старшего соседа.
— Афганский. Реальная трава. С одной затяжки палубу
качает…
«Качество продукции — верный путь ее реализации!» Это
уже над воротами в промзону. Весьма актуально, учитывая, что основной
продукцией, производимой осужденными, были ритуальные товары, проще
говоря — гробы. Понятное дело — никто не купит некачественный гроб.
Гроб выбираешь один раз и на всю жиз… в смысле — смерть. Помимо гробов
промышленная зона выпускала в свет нехитрую деревенскую мебель — скамьи,
столы, табуреты. Их даже экспортировали в другие регионы и ближнее зарубежье,
пополняя скудный казенный бюджет. Кстати, своей «промкой» начальство искренне
гордилось — во многих лагерях производство давно уже зачахло и заключенные
маялись от безделья.
Еще несколько плакатов содержали цитаты классиков,
посвященные перевоспитанию, любви к труду и ближнему своему. Наглядную агитацию
никогда не снимали — специальный клерк из Управления исполнения наказаний
раз в полгода приезжал в зону, проверял их наличие и с удовольствием поднимал
стакан-другой «за четкое выполнение приказов и установок министерства».
Слегка не вписывался в воспитательную концепцию рекламный
щит известного сотового оператора: «Ты лучший!» Телефоны в лавке не
продавались, поэтому утверждение теряло всякий смысл. Здесь все лучшие. Один
краше другого.
Над одним из бараков трепыхалась на ветру кумачовая растяжка
с белой надписью в стиле «Окон РОСТА» Маяковского:
«Чем чифирь с ворами пить —
Жижицу вонючую,
Лучше в СДП вступить —
секцию могучую!»
— А СДП что такое? — прочитав лозунг,
поинтересовался любопытный Милюков. — Партия какая, что ли?
— Секция дисциплины и порядка, — пояснил идущий
следом старожил, вернувшийся из больнички. — Активисты там парятся, суки
красноголовые… А ты поменьше спрашивай, не на экскурсии.
— Шире шаг! Кто не успел, тот отсосал, — поторопил
прапорщик, за долгие годы заучивший весь арсенал немудреных зэковских шуточек.
Несмотря на запрет, Милюков все же обратился к конвойному:
— Товарищ начальник…
— Твои «товарищи» в овраге лошадь доедают, —
перебил его веселый вертухай, — а я тебе гражданин…
— Гражданин начальник, а кормить будут? Три дня в
поезде на сухом пайке.
— А чего б ты хотел? Севрюжины с хреном?
— Ну, не знаю, — стушевался паренек, —
супчика, молока…
— Хочешь супчик, молочко — подставляй свое
очко! — мгновенно срифмовал прапорщик и задорно рассмеялся.
Этап оценил актуальность поэзии и тоже заржал. Но секундой
спустя рифмоплет, мужик, по сути, не вредный, серьезно пояснил:
— Вообще-то вы сегодня на довольствии не стоите… Но я
скажу в столовой — что с ужина останется, вам принесут.
Зэки уважительно закивали.
В длинном, пропахшем потом и прелостью коридоре штрафного
изолятора прибывших построили в две шеренги. Майор вышел на середину:
— Идущие по изоляции есть?
От строя тут же отделились стоявшие последними четыре
человека.
— А кто это? — шепнул неугомонный Милюков.
— Петухи, — ответил какой-то эрудит, видимо,
проходивший процедуру не в первый раз.
Майор кивнул конвойному, и тот проводил «голубков» в
отдельную камеру.
— Это все? — Дежурный придирчиво осмотрел строй,
подозревая, что кто-то еще скрыл свою сексуальную ориентацию.
Из второго ряда вышел парень в джинсовке, приблизился
вплотную к майору и, глядя ему в глаза, негромко, но уверенно сказал:
— Осужденный Кольцов. Я — БС…
[1]
Майор, не вдаваясь в расспросы, молча кивнул и, повернувшись
к конвоиру, приказал:
— Этого во вторую. Одного…
* * *
— Здравствуй, Сереженька…
— Здрасте, теть Зин. Проходите.
— Мама-то дома?
— Дома, дома… Ма, тетя Зина к тебе.
Сергей Гагарин посторонился, пропуская женщину в коридор.
Потом присел на табурет и принялся шнуровать форменные ботинки с высокими
берцами.
— Ты на службу, что ли? — удивилась гостья. —
Время-то уж…
— Вызвали… Кому-то не сидится спокойно. Придется
положить.
