Но радость от скорого дембеля омрачало одно «но». Которое в
настоящую минуту вызвало его в кабинет. В сейфе у «но» хранилась некая позорная
бумажка. Подписка о негласном и добровольном сотрудничестве. Написал ее Шаман
после недельного пребывания в ШИЗО, где прежний кум со своими операми
обрабатывал его спину и внутренние органы специальными массажерами из жесткой
резины. Пришлось сделать нелегкий выбор между здоровьем и горской честью.
Казбек выбрал здоровье. И его можно понять: здоровье не вернешь, а честь, в
принципе, можно. Но перед тем, как письменно признаться в любви к администрации
и доказать, что эта любовь идет от сердца, Шамаев прохрипел, отхаркиваясь
кровью, где спрятана общаковая наркота. То есть совершил косяк —
проступок, недостойный почетного звания бродяги. За это Казбеку грозило суровое
наказание — смертная казнь через заточку.
Но, если уж быть до конца объективным, к Шаману применялись
не только методы устрашения. В случае, если он добросовестно послужит делу
исправления оступившихся, Казбеку пообещали «удочку» — условно-досрочное
освобождение. Мелочь, но приятно.
Само собой, этот порочащий репутацию факт был скрыт от
лагерной общественности. Поэтому Шаман пользовался в лагере кое-каким
авторитетом, особенно среди земляков-кавказцев. Мало того, вышедший недавно на
волю Паша Клык доверил ему присматривать за карантином. У каждого авторитетного
бродяги имелся свой объект для присмотра. Шаману достался карантин. Сумрак не
стал тасовать министерские портфели, чтобы не вносить раздрай в зоновский
истеблишмент, и оставил Казбека при должности.
С Сумраком у Шамана отношения исторически не сложились. И
вовсе не из-за национальности или вероисповедания. Никакой ксенофобии. Это в
большинстве — вторично. В глубине тонкой восточной души Казбек
рассчитывал, что Клык оставит положенцем именно его, а не этого вышибалу. И
горько переживал по поводу случившегося, пуская по ночам скупую слезу в ватную
лагерную подушку. Один раз попробовал выступить с протестом. Правда, все вышло
спонтанно, без предварительной подготовки. Как-то, перепив контрабандного
спирта, Шаман решил повоспитывать работягу-мужика. И не только обидным словом,
но и делом. Надо сказать, что Казбек здоровьем обижен не был, с десяти лет
занимался вольной борьбой, поэтому даже в крепком подпитии имел явное
преимущество. Избиение остановил появившийся положенец. Разгоряченный Шаман с
криком «Да кто ты такой?!» попытался схватить Сумрака за шею, но нарвался на
добротный удар кулаком в «витрину». Не дав кавказцу опомниться, Витя сорвал со
стены барака огнетушитель и разрядил в него весь запас пены. Потом велел
«торпедам» — крепким «шестеркам» — увести Шамана в койку, отсыпаться.
С пьяным — никаких разборок. На следующий день Сумрак собрал
блаткомитет — совет старейшин и устроил третейский суд. Сначала избитый
мужик рассказал, как было дело. Так и так, после отбоя притащился пьяный Шаман
и учинил беспредел. Потом слово дали обвиняемому. Шаман ничего объяснять не стал:
— Бухой я был… Не помню ни хрена.
Положенец, ухмыляясь, посмотрел ему в глаза:
— А тебя ж вчера поимели, Казбек… Ты теперь у нас
петушок…
— Ты чего, Сумрак?! Не было такого!!
— Значит, кое-что помнишь?..
— Не путай рамсы! — Шаман попытался перейти в
нападение. — Мужик пургу гонит!
— Пока ты гонишь… Не баклань…
Витя подошел к понурившемуся Казбеку и отвесил ему звонкую
оплеуху. Оскорбление — дальше некуда. Ответить Шаман не посмел, его бы тут
же, на месте, приговорили и привели приговор в исполнение. Но обиду смертельную
на положенца он затаил. И теперь активно подыскивал момент для свержения
обидчика с трона. А момент настанет, когда Сумрак сам совершит какой-нибудь
позорный косяк и лишится власти. И к этому надо стремиться. Этому надо
поспособствовать. Но в открытую войну пока не вступать. «Мы по-прежнему кореша,
Сумрак. За тебя и в огонь, и в воду! Мамой клянусь!»
Прежний кум аккуратно подшил подписку Казбека в личное дело,
которое впоследствии было передано Федору Васильевичу по наследству. Гладких,
как человек творческий и практичный, тут же наладил со смотрящим за карантином
контакт. И тоже намекал на условно-досрочное освобождение и возвращение
подписки. Казбек был вынужден контачить. Не сказать, что с особой радостью.
Правда, общий интерес с кумом у него имелся. Начальник оперчасти также не
испытывал нежных чувств к Вите Сумарокову и грозился со дня на день лишить того
воровской власти. Каковы причины этой неприязни, Казбек не знал, но ему это
было и не важно. Важно, что он сумеет рассчитаться с положенцем за обиду.
Сейчас его узкие глаза не светились счастьем. Был же договор
с кумом — не встречаться в кабинете. Объясняй потом братве, что ты тут
делал.
— Заходи, Казбек.
Гладких закурил, но угощать сигареткой помощника, в отличие от
Кольцова, уже не стал — на всех табака не напасешься. Шамаев остановился
рядом со стулом, но без разрешения не садился.
— Присаживайся… Как дела?
— Как на Марсе. — Смотрящий за карантином
сел. — Следы есть, а жизни никакой. Начальник, мы ж договаривались, чтоб
не в кабинете… Братва не поймет.
— Будут спрашивать, скажешь, что вызывал по поводу
этапа… Собственно, так оно и есть. Короче, на этапе мент бывший. — Кум
протянул Шамаеву фотографию. — Десять лет отмолотил в погонах. Сел по сто
одиннадцатой, четвертой. Борзеет, однако. Сейчас он на карантине.
Карантин — твоя грядка. Вечерком сходи, проведай. Объясни, что здесь не
санаторий МВД… Только не перестарайся.
— Может, под хвост
[5]
его?
— На твой вкус, — ухмыльнулся кум, прикинув, что
рано или поздно мента все равно отпетушат. — Главное, без тяжелых
юридических последствий.
— Понял, сделаю…
— Характеристику на тебя я подготовил. Комиссия через
месяц. Если все будет хорошо, в июле приедешь домой.
— Спасибо… Хотя у меня в сентябре — и так
«звонок».
— Не понял, тебе УДО не надо?!
— Не-не, надо…
Шаман вернул фотографию Кольцова и, понизив голос,
поинтересовался:
— Что с Сумраком? Когда уберешь?
— Когда ты узнаешь, где общак.
— Пока не могу… Сумрак осторожный.
— Так ты старайся. Надеюсь, к приезду комиссии он
проколется.
Речь шла об общаке — воровской казне. Паша Клык, выходя
на волю, оставил его положенцу, и только тот знал, где он хранится. А зоновский
общак — это не мешок семечек. Это масса положительных эмоций, иногда с
шестью нулями. И заполучить его — мечта любого практичного человека.
Гладких не был исключением, как и все нормальные люди, мечтал о домике в
деревне и об отдыхе на Канарах. Но выбивать из Сумрака координаты тайника с
помощью проверенного резинового средства он не рисковал. Во-первых, даже под
дулом пистолета тот ничего не скажет: общак для блатных — священный
Грааль. А во-вторых, прессовать положенца не позволит Вышкин. Его Сумрак вполне
устраивал. Мол, раз уж зона «черная», то надо с этим смириться и использовать в
своих интересах. А какой для начальника лагеря интерес? Прежде всего —
орднунг. То есть порядок и дисциплина. Чтобы никто из осужденных жалоб не
писал, не бунтовал и прочей дурью не маялся. При Сумраке дисциплина
железная — каждый зэк свое место знает. Как-никак знаковая фигура в
лагерном истеблишменте. Но и Сумрак не из любви к администрации мужиков и
блатных строит. А для послабления режима, дабы цирики не беспредельничали.
Одним словом, взаимовыгодное сотрудничество при классовом антагонизме.
