— Не я распоряжалась ее судьбой, а король.
— И ты встала на его сторону. Ты жалеешь?
Грета говорила так же быстро, как и раньше. Она так и не смогла избавиться от неуклюжего датсткого акцента. София же говорила неторопливо и обдуманно.
— Нет, не жалею, — ответила она. — Я и сейчас думаю, что не могла поступить иначе. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что доверилась брату Герину, поверила, что он мужчина, достойный такой женщины, как я. Но и это теперь в прошлом, и сегодня я хочу только одного: чтобы Катерина не была одержима такой же ненавистью, как прежде я.
Грета не ответила, сказала только, что пойдет собирать свежие цветы для Изамбур.
— Уже июль! — крикнула София ей вслед, не в силах удержать ее. — Розы давно отцвели.
Рука Изамбур стала еще холоднее, будто в ней не осталось ни капли крови. Днем в келье было жарко, но королева, казалось, всем телом дрожала от холода. Солнечный свет не проникал ни в ее слепые глаза, ни в неподвижные члены.
София задумчиво погладила ее руку. Сестра Корделис в свое время научила ее единственному средству согреть тело, когда не помогают ни одеяла, ни огонь. Она отпустила руку Изамбур, подвинула хрупкое тело немного в сторону и прилегла на освободившееся место рядом с больной.
Раньше от прикосновений к больным ей становилось дурно. Сейчас она лежала, прижавшись к умирающему телу, чувствуя только удивление, что Изамбур, такая маленькая, слабая и лишенная разума, все еще жила.
Должно быть, она задремала, как вдруг услышала звук, похожий на шепот. Такое могло ей только присниться.
София посмотрела на Изамбур, и та, промолчав более сорока лет, шептала снова и снова имя «Рагнхильда... Рагнхильда».
— Меня зовут не Рагнхильда. Меня зовут София, — ответила она, думая, что все еще спит.
В уголках губ Изамбур блестела белая пена.
— София, — сказала она угасающим голосом. — София...
Изамбур умерла в тот же день.
Ее слепые глаза закрыли, исхудавшее тело перенесли в крипту, и вокруг него собрались сестры, чтобы молиться. После ее смерти они стали испытывать к ней еще большее благоговение, чем при жизни. Одна из них, которая, подстегнутая слухами, надеялась уловить рядом с Изамбур дыхание святой жизни, разочаровалась, когда увидела перед собой безмолвную старуху со слепыми выпученными глазами. Но ее тело, накрытое мягким шелковым платком, так что проступали только очертания ее лица, не противоречило легендам, которые вначале церковнослужители рассказывали для того, чтобы навредить королю Филиппу, а потом, после Бувина, — чтобы увеличить его славу святой женой.
София чувствовала себя лишней. Она не стала молиться вместе с остальными, и то же самое сделал Грета. Обе женщины любили находиться в обществе живой Изамбур, но не мертвой. — Я никогда не верила тому, что священники рассказывают о воскрешении плоти, — торопливо сказала Грета. — Я думаю, ее тело было скорее тюрьмой для большой души.
София с сомнением посмотрела на нее, поскольку считала, что в случае с Изамбур тело было не тюрьмой, а сосудом, скудное содержимое которого давно иссякло. Но вслух она этого не сказала.
Грета и не ждала, что София согласится с ней. — Посмотри, — скзала она, указывая на увядшие розы, которые она собрала для королевы, — она завяла, как эти цветы. Они ей больше не нужны...
Вместо того чтобы бросить их на пол, она вложила их в руку Софии. Та задумчиво приняла их и отправилась с ними наверх, в свою маленькую, но светлую комнату, в которой читала и писала. Она положила розы на письменный стол. Лепестки стали темными, как вино, а стебли почти серыми.
«Я должна записать, — подумала она, — что сегодня, 30 июля 1237 года, умерла Изамбур, бывшая королева Франции, вдова Филиппа II, которому после Бувина присвоили титул Август». Она взялась за перо, опустила его на пергамент и услышала, как оно заскрипело.
«Изамбур заговорила, —
записала она. — Она назвала меня по имени. Она простила меня, хотя я никогда ее об этом не просила».
София опустила руку. Большой палец заболел, хотя она привыкла писать помногу.
«Должно быть, я сошла с ума», — подумала она с горькой улыбкой.
Позднее, когда на монастырь опустилась ночь — последняя, когда прах Изамбур еще находился в Корбейле, поскольку на следующий день его должны были перевезти в Сен-Дени, — София все же прокралась в крипту, чтобы попрощаться с королевой. Крипта была пышно убрана не только из-за смерти Изамбур, но и из-за того, что несколько дней назад сестры отмечали праздник Анны, матери Марии.
Было далеко за полночь, и в крипте вместо многочисленных сестер в желтом свете свечей сидела одна. Усопших не было принято ни на минуту оставлять в одиночестве, поскольку ими могли завладеть силы преисподней. Сторожить тело умерших было нелегкой задачей, и склоненная голова сестры свидетельствовала не о ревностных молитвах, а о страшной усталости. В крипте раздавался тихий храп.
София подошла к Изамбур. Из-под тончайшего платка проглядывала кожа, но не бледная, как воск, а синеватая, будто королева перед смертью подверглась избиению.
— Хотя тебя и считают святой, — тихо промолвила София, — но снова оставляют одну, как часто делали, когда ты была жива.
София задумчиво потрогала увядшие розы, которые принесла с собой, и положила на Изамбур. Цветы походили на капли крови. Сама того не замечая, она начала говорить, как она любила в последнее время, пользуясь тем, что Изамбур хотя и выслушивала ее, но никогда не возражала, не давала советов и замечаний.
— Значит, от тебя останутся только увядшие розы, — начала она. — Это меня не удивляет. Потому что такие женщины, как ты, лишенные рассудка и языка, бесполезны и бренны. Ты годишься только для того, чтобы служить образцом тем молодым девушкам, которых учат слушаться и преклоняться. О, глупая, глупая Изамбур, как ты могла напоследок назвать мое имя, показывая, что доверяешь мне? Ведь я заслуживаю твоего доверия меньше, чем кто-либо. Знаешь ли ты, что и я все время только использовала тебя, вплоть до последнего дня. Здесь, в монастыре, ты нужна была мне для того, чтобы избежать одиночества.
В крипте витал сладковатый запах разложения. Цветы пахли так же, как и тело, которое начало гнить, хотя само оно не пахло.
София говорила и говорила, не в силах остановиться.
— А знаешь, это ведь ты свела меня с братом Герином. Нас объединило стремление благодаря твоему замужеству оставаться вблизи короля. Герин потерпел крах, был в отчаянии и искал утешения в моих объятиях. И так начались несчастья. А может, это была жизнь, которую мне суждено было прожить. Думаю, я любила бы его намного сильнее, чем он. А если бы и было иначе, все равно это мне бы не помогло — он никогда не смог бы показать свою любовь, признаться в ней. Ему мешала его служба. Кем бы он был без своей должности? И кем он был, имея ее?
