«Бертран, — подумала София, — Бертран ведь готовит эликсир жизни, и не известно, какие травы он при этом использует. Ведь сверху иногда доносится пряный запах...»
Она знала, в какой комнате он работает, и решила исследовать остальные. Большинство из них были мрачными, ставни были закрыты, а шкафы заполнены не растениями, травами и приправами, а одеждой.
Поначалу она не обращала на это внимания, только потом подумала, что ей редко доводилось трогать такой мягкий материал, отделанный блестящими украшениями и маленькими колокольчиками, которые тихо позвякивали. Там были не только обычные юбки, но и тончайшие покрывала для головы и лица.
Должно быть, это одежда Мелисанды, пронеслось у нее в голове, и ей никак не верилось в то, что всего одна комната была посвящена волшебству, а все остальные просто хранили память о покойной жене Бертрана.
София открыла следующую дверь и тотчас же отпрянула назад. Запах, который мог быть приятным, не будь таким резким, казалось, прожег ей внутренности. Будто здесь не просто готовили флаконы с душистой водой, а выливали ее ведрами.
Она вышла в коридор, чтобы глотнуть свежего воздуха, и именно в тот момент ее обнаружили.
Внимательная Изидора, должно быть, заметила, что ее нет на нижнем этаже.
— Что вы тут делаете? Разве я не говорила вам...
София увернулась от ее сильной руки.
— Не прикасайтесь ко мне! — крикнула она. — Думаете, я позволю служанке командовать мной?
Сморщенная кожа Изидоры побледнела, непонятно, то ли от страха, то ли от гнева.
София тем временем устремилась в следующую комнату, охваченная порывом, как недавно у брата Герина. Ее гнал страх, страх смерти.
— Стоять! — крикнула Изидора. — Вам ведь нельзя... Я скажу вашему супругу!
— Дайте ему спокойно заниматься этой ерундой, колдовством. Будьте уверены, у меня полно собственных проблем!
— Несчастье! — воскликнула Изидора. — Вы приносите несчастье в наш дом!
— Ах, довольно! То, что я не приношу добра, мне известно уже давно. А вы наконец прекратите кричать!
Изидора прыгнула на нее сзади, как гибкая проворная кошка. Она схватила Софию за плечи, чтобы оттащить ее от двери. Однако та воспользовалась своим высоким ростом, подняла руку и ударила Изидору в живот. Нетерпение и ярость придали ей силы, и она оттолкнула в угол упорную, но старую сарацинку.
— Оставь меня, глупая женщина! — прошипела она сквозь зубы и открыла дверь.
Эту комнату тоже наполнял резкий запах, который забил ее легкие и заставил закашляться. Однако здесь уже не пахло духами, воздух был застоявшимся и спертым.
Она вздохнула и попыталась в темноте нащупать дорогу. Запах усилился и заставил ее остановиться.
«Может, Бертран убил животное, — подумала она и вспомнила о заколдованных кошках, которые нередко пробегали по Парижу. — Может, он таким образом хочет найти силу, которая нужна ему для эликсира...»
Она зажала рот рукой и уже хотела развернуться, уверенная, что в этой комнате уж точно нет лекарств.
Но вдруг к невыносимому запаху присоединился дребезжащий звук, будто столкнулись два серебряных сосуда. София никогда не слышала такого звука, но вспомнила, как кто-то говорил, что он опасен.
— Что, к черту... — вырвалось у нее, когда в глубине комнаты увидела фигуру, целиком завернутую в полотенца. Фигура издала продолжительный стон.
— О, боже! — отчаянно вскричала она и бросилась назад. Изидора вывела ее из комнаты и проводила вниз. Она была еще бледна и не вполне пришла в себя после удара, но не дрожала так сильно, как София. Но прежде чем София смогла сесть, к ее горлу подступила тошнота, и ее вырвало прямо перед сарацинкой.
— Я ведь советовала вам никогда не входить в запретную комнату! — объявила она строго, но в то же время покорно: ужасную тайну больше не имело смысла скрывать.
— Как я могла... как я могла предположить, — бормотала София, и ей казалось, будто горький сок, наполнивший ее рот, царапает горло как тысячи острых ножей.
— Выпейте воды! — приказала Изидора и протянула ей кружку. Возможно, это было обманом чувств, но вода имела такой же гнилой вкус, как и то, что она только что увидела.
Прежде чем она подняла глаза, Изидора обратилась к ней:
— Вы не должны никому говорить об этом, понимаете? Это известно только мне и Бертрану!
— Но ведь запрещено, — жалобно начала София, — запрещено, чтобы она жила здесь, в доме!
— Именно поэтому вы и не должны никому об этом говорить. Ее прогонят, и тогда...
Она заговорила тише, а единственный темный глаз впервые смотрел мягко. В ее взгляде сквозила услужливость и любовь, которая всегда относилась только к одному объекту: Мелисанде.
— Бертран... Бертран сказал мне, что она больна проказой. Но как это возможно, что она прожила так долго?
Изидора горько рассмеялась.
— О, эта болезнь не ведает времени! — воскликнула она. — Не забывайте, я ухаживала за королем Бодуином, и его тело гнило шесть лет, а он продолжал жить. Другие проживают по двадцать лет. Пройдет много времени, пока после первых признаков болезни человек заболеет по-настоящему. Я часто спрашиваю себя, не я ли занесла болезнь в ее тело. Может, проказа была на моих руках, когда я помогала ей родить маленького Теодора.
— Но... — беспомощно начала София.
Она никак не могла себе представить, что в человеческом свертке, который сидел там, наверху, с головы до ног обмотанный тряпками, как саваном, могла теплиться жизнь. Кожа лица была покрыта вздувшимися наростами, которые в некоторых местах переходили один в другой. Пальцы превратились в когти хищной птицы (у некоторых последний сустав отпал). Наконец, на голове вместо волос зияла мокрая красная рана.
Чудом было то, что Мелисанда вообще смогла поднять погремушку, которую носили с собой все прокаженные! Изидора мрачно кивнула. — Бертран терпеть не мог, когда я находилась с ней, — начала она свой неторопливый рассказ, — но когда... когда она заболела, я пришлась ему как нельзя кстати. Он решил, что мне, ухаживавшей за королем Бодуином, известны все средства, которые позволили бы сделать ее жизнь сносной. Я и правда знаю самые древние тайны. Я могу читать по звездам, по пению и полету птиц, знаю много разных ядов и колдовских напитков, могу варить микстуры, которые спасают или разрушают жизнь, — только вылечить Мелисанду я не в силах. Мне всегда было известно больше, чем он думал, и прежде всего то, что нет ничего ужаснее, чем смотреть, как смерть пожирает живого человека.
— Он любил ее, — сказала вдруг София, — он, несомненно, любил ее и сейчас еще любит. Он не бросил ее в беде.
— Я думаю, скорее, — холодно заметила Изидора, — ее красота и очарование были самым дорогим его владением. Он не хочет потерять его — и отчаянно борется, в то время как я смирилась с тем, что моя красавица в таком состоянии...
