«Она хочет отнять у меня Теодора. Именно в это тяжелое время, когда он мне так нужен, она хочет забрать его себе. Я должна избавиться от нее».
Два дня спустя София познакомилась с Люком Арно, и он оказался самым отвратительным человеком, с который ей когда-либо приходилось встречаться.
Его лицо рассекал разбухший шрам, похожий на жирного, синего червя, который сжимался, когда он говорил. Из-за шрама один глаз подвинулся влево, а верхняя губа — вправо, что создавало впечатление, будто сшили два разных лица.
Несмотря на это уродство, он смеялся громко и много, больше всего над лицом Софии, на котором отражалось явное отвращение.
— Такой даме, как вы, еще не доводилось видеть такой рожи, не так ли? — хихикал он, почесывая без всякого смущения не только в голове и подмышками, но и между ног. — Бог мой, случилось это под Лохе. По лицу мне рубанули секирой, и каждый, кто видел меня с рассеченным черепом, позже, когда я снова смог ползать, принимал меня за воскресшего. Война наконец закончилось, будь она проклята, и я теперь живу в больнице для престарелых. Смерть забыла про меня, хотя она входит к нам каждый день и уносит кого-нибудь. Наверняка она уверена, что уже забрала меня.
На его правой руке не хватало двух пальцев, обрубки были красными и гноились. София тотчас же спрятала свои руки за спиной.
— Да не бойтесь вы! — рассмеялся Люк. — Ну, вы же сами пришли, хотя на это отваживаются немногие из парижской знати.
Он выплюнул желтую, зловонную слюну.
София быстро опустила голову, чтобы больше не смотреть на жалкое жилище. Еще в повозке она хотела покрепче задернуть окно, чтобы не видеть несчастных на улице: проповедников в забрызганных грязью рясах, фокусников и шпильманов, нарисовавших себе чесотку, инвалидов и нищих, которые издалека были похожи на голые деревья и усталые стоны которых напоминали карканье птиц. Большинство из них направлялись к стенам Парижа, и никто не шел из Парижа, как София, и хотя она всячески старалась прогнать страх перед незнакомым, волосы на ее голове все равно шевелились от ужаса.
— Да уж, благородные парижане не осмеливаются приходить в квартал Магдалены, и менее всего красивые женщины, — продолжал Люк Арно.
Он протянул руку, и она с отвращением отпрянула в сторону.
— Не смейте! — прошипела она.
— А я думал, вы хотите войти в мое знатное жилище. Стены тут прочные. У каждого жильца свой угол, и, кроме того, зимой в печи горит огонь. На самом деле, в этом доме очень строгие правила. Перед каждой едой нужно пять раз прочесть «Отче Наш» и пять раз «Аве Марию». Когда я, хозяин богадельни, отправляюсь спать, все остальные тоже должны идти спать, а моемся мы два раза в неделю. Сегодня у нас как раз банный день и...
— Заткнись, дурак! — прервала она его нетерпеливо, впервые не глядя ему в лицо.
Она всячески хотела избежать посещения дома для прокаженных, и теперь ее охватил не только ужас, но и стыд. Окна были забиты досками и смотрели на нее как слепые глазницы. Возле дома и влажной поляны протекал небольшой ручей, и перед ним сидели жалкие существа, завернутые не в белые простыни, как Мелисанда, а в серые лохмотья, как было предписано, и обмывали, постанывая и кряхтя, свои мокрые, гнойные раны и одежду. У каждого с собой была трещотка прокаженного, чтобы предупреждать незадачливых прохожих, а ступни их были обернуты куском дубленой кожи, поскольку прокаженным запрещалось ходить босиком. У каждого на поясе висела миска, из которой они ели и пили.
— Не хотите ли заглянуть внутрь моего дворца? — рассмеялся Люк Арно и опять почесал между ног, а потом протянул ей руку.
София снова отпрянула назад.
— Не смейте прикасаться ко мне!
— Ах, госпожа, не беспокойтесь! Я не заразен. Я много лет живу под одной крышей с прокаженными, но Господь миловал меня. Пальцы, которых не хватает на моей руке, вовсе не сгнили и не отвалились. Они точно так же попали под удар секиры, как и мое лицо. А все остальное у меня прекрасно функционирует, можете быть в этом уверены!
— Вы вовсе не пугаете меня, просто вы мне отвратительны! — ответила София. — Думаете, я больна?
На этот раз он почесался задумчиво.
— Ну, проказа ведь не различает богатого и бедного, — ответил Люк Арно. — Ей подвержены и короли. И здесь нет различия между служанками и герцогинями. Мы живем все вместе, как братья и сестры, и все чисты и открыты друг перед другом. Здесь все больные защищены от голода и холода, да и стыдиться им себя не приходится.
София снова неотрывно смотрела на коричневый пол. Ужас, который она испытала ранее, перешел в дрожь, но именно это заставило ее быстрее выложить, зачем она явилась сюда. Она говорила так торопливо, как будто забыла и об отвращении, и о сожалении, и о муках совести. Этот план она вынашивала последнюю ночь, пока ходила взад-вперед по своим покоям, думала, как избавиться от Мелисанды, и снова и снова приходила к одному и тому же решению. На рассвете она начала бояться саму себя.
Не было ли это нарушение сделки, заключенной с Изидорой, страшнее ее прежних грехов? Разве она более тяжким грузом опустилась на ее плечи, чем пожар в монастыре, ложь об Изамбур, убийство Бертрана?
В конце концов она так утомилась, что не могла стоять на ногах.
Она опустилась на кровать, и ее последней мыслью было то, что она — несмотря на все дурные расчеты — просто толкала Мелисанду к ее неизбежному концу.
Теперь ей не хватало всего нескольких предложений, чтобы назвать свое намерение и исполнить его.
— Жаль, — усмехнулся Люк Арно, после того как она закончила. — Я рад такому гостю, как вы!
София была вынуждена взглянуть на него.
«Слава богу, Мелисанда уже давно ослепла, — подумала она, так что ей не придется смотреть на этого страшного человека. А если внутри действительно сухо и тепло... то ей это и впрямь подойдет... Нет, я ничем ей не обязана, независимо от того, что обещала Изидоре... Мелисанда могла бы вечно жить в доме Гуслинов... если бы не вбила себе в голову отнять у меня Теодора...»
— Я хорошо заплачу вам! — сказала она, истово кивая, будто благословляя свой поступок.
Люк Арно усмехнулся и на этот раз не стал чесаться, но потер окривевший глаз.
— Я уже сказал вам, жить тут хорошо. Иисус сам был расположен к прокаженным, и мы не отстаем от него, зарабатываем так свой хлеб. Нет, если уж мне и правда выпадет счастье оказать вам эту услугу, я попрошу у вас вовсе не денег.
Его улыбка была еще более жалкой, нежели серые лохмотья, скрывавшие его тело.
— Что вы хотите? — враждебно спросила София.
Он подошел к ней, и когда она собиралась отстраниться, схватил ее за плечо.
— Красавица, не будьте так жестоки со мной! Конечно, я живу тут самой лучшей жизнью, какой только может жить такой, как я, и не хватает мне только красивых девушек, которые бы лизали мою грудь и не только. Я бы отнял у прокаженных все деньги и отдал бы их шлюхам, чтобы они удовлетворили мои фантазии. Но Богу угодно так, что по закону я считаюсь больным и никто не прикоснется ко мне. Я уже устал собственноручно доставлять себе удовольствие!
