Злорадство Филиппа было безграничным. Корча из себя мнимого исполнителя папской воли, он уже планировал вторжение в Англию и для этой цели велел своему сыну Луи выставить армию. Но едва тот отправился на войну от имени своего отца, Иоанн Безземельный опомнился, боясь унижения со стороны Филиппа больше, чем со стороны папы.
Вместо того чтобы вернуться с победой, великое ожидаемое Луи сражение не состоялось. В Париж он вернулся ни с чем. Там его ждал отец, опечаленный вестью о примирении Иоанна Безземельного с папой. Однако вместе с тем он радовался безуспешному исходу дела, хотя сам послал Луи на войну.
Наверное, ему было бы тяжело смириться с тем, что его сын достигнет большего, чем когда-то он сам. Наверное, он не хотел, чтобы Луи вернулся домой победителем, завоевав Англию.
Но у него не было времени на раздумья. Сэкономив силы на войне с Англией, он отправился на мятежного Ферранда Брабантского.
— Фу! Какое отвратительное животное! Крысу надо убить, а не играть с ней.
Сначала голос приглушали мысли. Числа занимали Софию больше, чем надоедливый шум. Она сидела за счетной доской, с помощью которой можно было решить самые трудные примеры.
— Кристиан! Убери эту крысу! Я их терпеть не могу, — снова послышался голос Катерины.
София нахмурилась и грубо махнула рукой, будто этим могла заглушить шум. Незадолго до этого она прочитала текст Мохаммеда бен-Муза, который принес Теодор. Обычные цифры I, II и III в этом тексте были заменены странными 1, 2 и 3. И это было еще не самое необычное: Мохаммед бен-Муза говорил о новой цифре, которой прежде не было в системе отсчета.
— Сейчас же убери ее! Не смей трясти ей перед моим лицом! Как тебе удалось приручить это животное?
— Ха! — вырвалось у Софии, и она зажала уши руками.
Новое число, по мнению Мохаммеда бен-Муза, предшествовало единице. Оно не обладало значением, но тем не менее обязательно должно было присутствовать в системе чисел. Оно предшествовало всем остальным числам и сохранялось при любых вычислениях. Ведь если от V отнять V, получался 0.
«И правда, — подумала София, — разве все великие теологи не говорят в один голос, что единица является матерью всех чисел так же, как Бог — отцом всего сущего? А если вперед поставить ноль, получится, что ничто, предшествовавшее созданию, является силой, исходящей от Бога? Может ли так быть?»
— Крыса воняет!
Терпение Софии лопнуло. Он выбежала их кабинета, в котором Бертран де Гуслин искал рецепт эликсира жизни и в котором она в последние годы занималась своими разнообразными учениями, спустилась по лестнице, перескакивая через одну ступеньку, и ворвалась в гостиную.
— Хватить орать!
Катерина замолчала, обескураженная видом такой обычно сдержанной матери, а София, посмотрев вокруг, поняла причину переполоха и нахмурилась. Шум исходил не столько от дерзкой девчонки-неуча, с которой она за последние три года и пятью словами не обмолвилась, а от того, кто называл себя другом и коллегой Теодора, но кого она не считала достойным даже переступать порог ее дома.
— Кристиан Тарквам! — взревела она. — Что вы тут делаете? Вместо того чтобы защищаться, молодой человек насмешливо улыбнулся, глядя на нее, а затем вычурно поклонился.
Содержимое амулета, который он носил на шее и который был размером с кулак, загремело. Амулет был не единственным необычном элементом его внешности. В отличие от Теодора, который после низшего посвящения носил черную накидку будущего священника, как это обычно делали студенты, Кристиан любил цветные и пестрые одежды и поэтому напоминал бродягу. Сегодня он был одет в желтое и красное, а поверх — в пальто из козьей шерсти. Многие принимали его за шута, от него ждали шуток и забавы, но в то же время боялись, потому что каждый в Париже знал, что шуты появляются из мира демонов. Считалось, что при ходьбе они не оставляют на земле следов. Вместо Кристиана ответила Катерина.
— У него ручная крыса, мама, — объяснила она плаксивым, но в то же время упрямым голосом. — Она живет где-то в его вонючих одеждах и ползает по его телу. Он только что схватил эту пакость за хвост и поднес к моему лицу.
Кристиан продолжал улыбаться и отвесил новый поклон. Выпрямившись, он схватился за свой звенящий амулет.
— А там, — весело объяснил он, — я храню корм для крысы.
— Ах ты жалкий негодяй! — воскликнула Катерина. — Это так мерзко...
— Прекрати! — резко прервала ее София. — Заткнись же наконец! В моем доме не принято кричать!
Дочь побледнела и поджала губы. София мрачно смотрела на нее. Она была довольна, что крик наконец прекратился, но все же должна была согласиться с тем, что дочь была права.
Кристиан Тарквам действительно был негодяем.
Она не понимала, почему Теодор не просто позволял ему находиться рядом, но и, казалось, дружил с ним. Хотя такому благородному ученому не пристало водиться с этим паршивцем, они иногда вместе ходили на лекции на улице де Фер, бродили по саду, что-то оживленно обсуждая, и, наконец, Теодор регулярно приглашал Кристиана в дом, чтобы этот худой бродяга мог нормально поесть.
О, как была бы рада София, если бы он наконец послал его к черту! Кристиан еще не сдал тривиум — три предмета: грамматику, риторику и логику — и поэтому не мог даже называться бакалавром, хотя учился в университете уже более двух лет. С тех пор как он из провинции приехал в Париж, чтобы изучать юридические науки, все его время, казалось, уходило исключительно на развлечения и на посещения таких благочестивых домов, как дом Гуслинов.
— Я научил свою крысу многим трюкам, — сказал он. Его голос иногда был гладким, как шелк, а иногда в нем сквозила холодная насмешка. — Такого в Париже еще не видели. Я даже думаю, что...
— Тебе не следует появляться в моем доме, — прервала его София. — Это достойное место. Здесь не пристало появляться такому сброду, как ты, таким жалким игрокам и бабникам. Мне хорошо известно, что ты предпочитаешь проводить время со шлюхами, вместо того чтобы корпеть над книгами, как полагается приличному студенту.
— Ах, вот как? — пронзительно воскликнул он. На этот раз он даже не усмехнулся, а разразился смехом. Уголки рта при этом вздернулись наверх, и все его лицо превратилось в жуткую маску, а глаза заблестели от слез.
— Даже великий ученый Ален де Лилль с пониманием относится к забавам с женщинами, — ответил он, наконец успокоившись. — «Была ли женщина, с которой ты забавлялся, красивой?» — спросил он однажды и ответил: «Если да, то наказание будет уменьшено». О, глубокоуважаемая София де Гуслин! Вы, конечно, не знаете, о чем я говорю. Вы живете в этом доме как отшельница, и единственный ваш путь взглянуть на мир — это глаза Теодора. Я считаю, что это напрасно, поскольку вы — очень красивая женщина и вам не гоже прятаться от света. Как бы то ни было, правда такова: на улице де Глатини и на улице де ля Пельтри самые очаровательные девушки Франции строят глазки нам, нищим студентам, и дерзко задирают свои желтые платьица. Нашему брату такие штучки не по карману, но они все равно не отстают от нас.
