Но спустя несколько недель она поверила в то, что ее строгая мать и впрямь превратилась в общительную гостеприимную женщину, начала время от времени открывать рот и говорить так откровенно и свободно, как до этого времени могла только наедине с Теодором.
София тайно закатывала глаза, слушая эту пустую болтовню, но жестами просила дочь продолжать. Тогда Катерина рассказывала о ковре, который ткала, — о, как это возможно, что ее пальцы были настолько проворнее мозга! — о серебряной посуде, которую она натирала до блеска, — о, как только такая работа может нравиться! — или о покупках, которые она делала вместе с Изидорой, — о, почему только одноглазая сарацинка заботится об этом ребенке так, будто он ее собственный!
Ни молчаливый Теодор, ни болтливая Катерина, ни смеющийся Кристиан не подозревали, что значит для Софии это гостеприимство. Никто не понимал, почему она стала намного чаще, чем раньше, тихонько прохаживаться по дому, наблюдать и прислушиваться, ища возможности сбагрить надоевшую дочь не менее надоевшему Кристиану, чтобы избавиться сразу от обоих. Только сарацинка следила за ней взглядом, ставшим недоверчивым и мстительным с того самого дня, когда Мелисанда покончила с собой.
София старалась не попадаться ей на глаза и целиком посвятила себя одной цели: она должна добиться того, чтобы Катерина перестала относиться к Кристиану с презрением. Нужно сделать так, чтобы она стала вежливой и любезной. И наконец нужно, чтобы Теодор наконец позволил другу открыто говорить о своих чувствах.
Но однажды ей все-таки не удалось избежать встречи с сарацинкой. Погруженная в раздумья об этих глупых, глупых детях, она чуть было не столкнулась с Изидорой. Несмотря на свою древность, одноглазая держалась прямо, как молодая женщина. В ее черных волосах было не больше седины, чем в каштановой косе Софии. Только ее лицо из-за юности, проведенной в сухой песчаной пустыне, напоминала дубленую кожу.
— Что это вы крадетесь за мной, как вор среди ночи? — прошипела София и только тогда заметила, что в руках у Изидоры был таз, в котором плавала окровавленная повязка.
— Бог мой! Что произошло? — вырвалось у нее прежде, чем старуха успела что-либо объяснить.
Изидора смотрела на нее с таким презрением, будто собиралась плеснуть ей в лицо окровавленной водой.
— Теодор, — наконец сказала она, — Теодор... поранился.
— Он что, опять споткнулся из-за своей ноги? Я разве не говорила, что ему следует быть осторожнее? И почему он не пришел ко мне, не попросил помочь?
Изидора горько рассмеялась.
— Думаю, он не хочет говорить вам правду. А она заключается в том, что в него вселился злой дух. На моей родине его называют шайтан, и не кто иной, как вы, госпожа, натравили его на Теодора.
Ее враждебный голос усилил недовольство Софии, но прежде всего ее обвинение.
— Что вы хотите этим сказать? — сердито воскликнула она. — Что тут вообще происходит?
Изидора опустила таз на пол.
— Это ведь вы хозяйка, София де Гуслин! — ответила она. — Разве это я виновата в том, что вы — единственная, кто понятия не имеет о несчастиях, которые происходят в этом доме?
— О каких несчастиях? Я знаю, что Теодора ожидает блестящее будущее. Я знаю, что у него много учеников, которые с восхищением увиваются вокруг него, и один из них — наследник трона! Он будет великим преподавателем теологии, его посвятят в священники, а затем он станет ближайшим советником будущего короля.
Единственный глаз Изидоры сверкал ледяным светом.
— Это его воля? — спросила она.
— Годись он на что-нибудь еще, вам не пришлось бы бегать с тазами и менять ему повязки! — пронзительным голосом защищалась София. — Он инвалид, он даже ходить нормально не может. Он никогда не смог бы стать рыцарем, и он понял это, когда был еще маленьким. Он прекрасно знает, чем обязан мне, после всего, что я для него сделала. Кто еще мог позаботиться о нем? Его папаша-колдун? Или медленно гниющая мать?
Изидора теперь смотрела на нее с еще большим презрением. Софии на какое-то мгновение показалось, что она сейчас плюнет ей в ноги.
— Это блестящее будущее, которое вы ему пророчите... это убивает его.
— Чепуха! — воскликнула София. — Он всегда слушался меня, и именно благодаря этому столького достиг. Он мог бы быть доволен, если бы кое-кто не сбивал его с пути. Катерина, это никчемная девчонка, не отходит от него как нимфоманка...
— Никакая она не нимфоманка! — строго прервала ее Изидора. — Она любит Теодора!
— А это ей не положено! Она ведь его сестра!
Внезапно ей стало жутко под суровым взглядом сарацинки. София не знала, догадывается ли сарацинка о супружеской измене, искала ли она в ее лице черты сходства с Бертраном и нашла ли их.
София согнулась и опустила взгляд.
— Да, я знаю, — сказала она быстро. — Катерина липнет к Теодору с тех пор, как начала ходить, и наверняка мечтает о том, чтобы он был не родственником, а будущим мужем. Но скоро я выбью этот вздор из ее глупой головы. Она достанется Кристиану.
— Кристиану?! — с отвращением воскликнула Изидора. — Этому бездарю в шутовском одеянии? Вы сами до недавнего времени смотрели на него так, будто хотели испепелить взглядом.
— Ну и что? Кажется, она нравится ему. И поэтому он женится на ней, а я дам за ней приличное приданое.
— Значит, вы решили выдать Катерину замуж? — в отчаянии спросила Изидора.
— Ах, избавьте меня от подобных вопросов! — возразила Катерина. — Он получит ее, если пообещает оставить Теодора в покое. А если он не хочет благопристойной жизни, тогда должен будет просто сделать из нее шлюху.
— Госпожа! В вашей голове сидит шайтан!
Пронзительный крик ужалил Софию. Она почти находила удовольствие в том, чтобы приводить почтенную женщину в ярость.
— Мне плевать на девчонку! Она ничего не значит для меня! — воскликнула она. — И так было всегда, я не могу вспомнить ни минуты, когда бы она тронула меня или я любила ее. Она родилась глупой, как пень, и годится только для того, чтобы мешать Теодору. Да, Кристиану будет не за что платить мне, скорее уж я заплачу ему хорошую цену, чтобы он только забрал ее. Главное — Теодор избавится от них обоих, да и мне не придется больше смотреть на нее!
Она торжествующе рассмеялась в лицо Изидоры и была уже готова рассказать ей про тяжелый мешок с деньгами и посвятить в свои планы. Однако Изидора не ответила на ее взгляд, а смотрела куда-то в сторону. София, заметив это, последовала за ее взглядом, обернулась и увидела растерянное, мертвенно-бледное лицо Катерины.
Софии не удалось схватить дочь и объяснить ей, почему она так зло и презрительно говорила о ней с Изидорой. Не слушая ее, Катерина убежала из дома и теперь мчалась по улицам так, будто за ней гнался сам дьявол. Софии не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Ее не беспокоило то, что Катерина теперь, возможно, будет бояться и презирать ее больше, чем прежде. Она только не хотела, чтобы девчонка рассказала Теодору о жестокой, бессердечной матери и чтобы он ужаснулся этого.
