Наконец смерть беззвучно покинула комнату, не забрав с собой жизнь молодого человека. Наверное, этот слабый юноша показался ей слишком скудной добычей.
К вечеру Теодор пришел в себя. Его лицо было по-прежнему мертвенно-бледным. Он посмотрел на Софию, удивленный тем, что жив, а еще больше тем, что она сидит у его изголовья. Катерина, вернувшаяся к тому времени домой, тоже с нетерпением ждала его пробуждения и теперь первой заговорила с ним.
— О, Теодор! — воскликнула она. — Как тебе могло прийти в голову оставить меня одну... с ней!
Она говорила так, будто Софии не было в комнате. Он бессильно поднял раненые руки и снова опустил их.
— Позже, Катерина, позже... оставь меня одного... с Софией. Сестра неохотно повиновалась. Но, оставшись наедине с Софией, Теодор замолчал.
Она смотрела на него, по-прежнему ничего не понимая. Ее проворный ум все еще был затуманен страхом.
— Я не понимаю, что произошло! — сказала она наконец. — Книги некоторых ученых объявили запрещенными и сожгли. Значит, король позволил это, даже хотел этого. А ты... как получилось, что... и почему...?
Он прервал ее голосом, который был таким же темным, как кровь. Из всего его тела двигались только губы. Простыни в желтоватом свете масляной лампы напомнили Софии полотенца, в которые было завернуто тело Мелисанды с тех пор, как она покинула общество здоровых людей.
— Я полностью разрушил свою карьеру в университете.
— Чепуха, — пылко опровергла она его слова. Хотя она знала, что произошло во время диспута, следствие его казалось ей слишком жестоким. — Тебя простят, если ты покажешь, что сожалеешь о своих дерзких словах. Студенты не позволят выгнать тебя из университета. Они ценят тебя!
Теодор горько усмехнулся, но это причинило ему боль, и он весь сжался.
— Ха! Студенты! Они протестуют, когда закрываются хорошие кабаки и ночлежки, и уж точно не станут тратить время на меня.
— Но...
— Ах, София! Поверьте, я намеренно разрушил свою карьеру. Я знал, что делаю.
Она не хотела верить этому и покачала головой. Теодор пришел ей на помощь и сам озвучил неприятную истину.
— Знаете, София... с того самого дня, как я знаю вас, мне всегда хотелось понравиться вам и услышать вашу похвалу. Но в то же время я думаю, что смогу быть счастливым только тогда, когда буду действовать вам наперекор.
— Не говори ерунду! — резко прервала она его.
— Ученость была моим единственным оружием против вас.
— Не хочешь же ты сказать, что ведешь против меня борьбу!
— Я и правда воевал против вас. Но так, чтобы вы не заметили. Я перечеркнул ваши планы, но при этом всячески показывал вам свое уважение. Я ведь сказал профессорам, что женщина способна на то, чтобы стоять вместо меня в актовом зале и вести диспут! Потому что это то, что я знал всегда: вы можете поспорить с любым магистром. Ваши знания глубже и обширнее, чем у любого ученого. Если бы был закон, позволяющий каждому, независимо от его пола, говорить и думать все, что ему захочется, то вы стояли бы на том месте, куда отправили меня, и я был бы свободен от тяжкого долга делать то, что запрещено делать вам.
Вначале он говорил сбивчиво и неуверенно, но затем его слова стали похожи на плавный холодный поток.
Ей стало жутко. Он хладнокровно разбивал ее представление о нем.
— Но... даже твоя мать хотела... — начала она, не стыдясь снова солгать, напомнив ему, будто якобы мать доверила его Софии и не желала для него никакой иной жизни, кроме как жизни ученого.
Но это не помогло. С лицом, перекошенным болью, он прервал ее и продолжал свою исповедь.
— Да, так вы сказали. Но не думаю, что она действительно хотела, чтобы я провел свою жизнь в затхлых помещениях университета, вместо того чтобы дышать свежим воздухом. Я, как видите, открыто не противился ни ее, ни вашей воле, а сделал так, что меня прогнали оттуда после того, как я в последний раз прилюдно заявил о своем уважении к вам. Вы часто говорили, что я должен стать таким же умным, как вы, чтобы самому решать свою судьбу. А уж в учености я сегодня не испытываю недостатка.
— В отличие от хитрости, которой обладает даже самый последний крестьянин! — прошипела она. — Как ты можешь отказаться от единственного пути, для которого годишься?
— Кто сказал, что нет иного пути?
— У тебя больная нога! — воскликнула она.
— Ну, тогда бы я погиб в первом же сражении.
— Но твой талант...
— Кто сказал, что он у меня есть? Вы вдалбливали в меня теологию, ругаясь, чертыхаясь и даже отвешивая оплеухи. И я провалил ваш замысел не по своей глупости и не из-за лени, а из-за кучки профессоров, против которых я бессилен.
Она в отчаянии всплеснула руками. О, если бы она только могла схватить его и встряхнуть так, чтобы в его голове все стало на свои места и он вернулся бы к своим обязанностям.
— Все было хорошо, пока рядом с тобой не появились бездельники вроде Кристиана. Слава богу, что ты в таких хороших отношениях со двором. Может, Луи или Бланш смогут тебе помочь.
Теодор усмехнулся.
— Вы что, еще не поняли, что мой план удался потому, что я увлек за собой на гибель и наследников трона? Сегодня, София, у короля настоящий праздник.
— Да что ты все про короля говоришь? Я не понимаю! Как связаны между собой король и университет и...
Она не смогла договорить. В коридоре раздались громкие шаги. Дверь распахнулась, и в душную комнату потянуло свежим воздухом.
— Теодор! — властно вскричал Кристиан, не обращая внимания на то, что его друг лежал в постели, являя собой жалкое зрелище. В его голосе не было и намека на легкомыслие, зато он был наполнен ужасом. — Теодор, ты должен сейчас же бежать из Парижа. Я думал, они не управятся так скоро... Но я только что слышал, что они собираются схватить тебя!
— Кто? — взволнованно спросила София.
— Люди короля, разумеется! — быстро ответил Кристиан.
— Но ведь это же невозможно... И куда ему бежать? Где жить, как не здесь? Ведь Теодор — ученый!
Кристиан горько усмехнулся.
— Сейчас уже нет! Поймите же наконец! Там, у городских ворот, сжигают не только книги. Десять парижских мужчин приговорены к сожжению, потому что их подозревают в том, что они придерживаются учения Амальрика Венского, который с сегодняшнего дня считается еретиком. И в Амьене происходит то же самое. Теодор должен бежать. Это вопрос его жизни и смерти.
Изидора попыталась накормить обессиленного юношу горячим супом. Несмотря на уговоры остальных, она не могла отказаться от того, чтобы дать ему это последнее подкрепление. В бегах ему понадобятся силы. Катерина сидела позади него и поддерживала, чтобы он не подавился. Перед этим она с мольбой обратилась к Кристиану:
