— Что случилось? — спросила его она.
Человек обернулся и поднял ладонь вверх, как дорожный полицейский. Она машинально остановилась, и это дало ей время увидеть, что лежит на полу у ног этого человека. Пол здесь был покрыт бледно-зеленой плиткой, на фоне которой растекшаяся по стыкам между плитками алая кровь выделялась особенно ярко.
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы снять спазм в горле.
— Где мой отец? — требовательно спросила она.
Мужчина убрал телефон. Виктория шагнула вперед, но человек преградил ей путь, качая головой. Она услышала, как открылась входная дверь, на лестнице зазвучали шаги, и прихожую заполнили смуглые вооруженные люди. Один из них остановился перед ней с сердитым, угрюмым выражением на широком лице. Она узнала в нем Мартинеса, того, кого ее отец называл начальником группы безопасности.
— Я хочу видеть моего отца! — сказала она.
— Это плохая идея, мисс. Вам нужно вернуться к себе в комнату. Мы обо всем позаботимся.
— Он ранен?
— Мистер Кальдерон мертв, мисс, — ответил Мартинес. — Я выражаю вам мои глубокие соболезнования. Каким-то образом убийцам удалось проникнуть в…
Виктория Кальдерон ударила его по губам.
— Дурак! Подонок! Как ты мог… — начала она, и тут, к ее величайшему удивлению, Пруденсио Мартинес отвесил ей пощечину, да такую, что ее отбросило к стене, по которой она и сползла на пол, оставшись сидеть в полном недоумении.
А когда она подняла голову, то увидела, что Пруденсио Мартинес грозит ей пальцем, как непослушному ребенку. Свой удар он нанес машинально, без малейшей злобы. Это была естественная реакция человека, принадлежащего к социуму, в культуре которого женщина, какое бы положение в обществе она ни занимала, не может безнаказанно ударить мужчину на глазах у его подчиненных. Кроме того, его подопечный был мертв, а она его совершенно не заботила.
От вызванного убийством потрясения Мартинес оправился быстро. Не то чтобы его самого или его босса так уж волновала жизнь Йойо Кальдерона, но в данном случае имел место полный провал операции. Главное было не в том, что они не предотвратили убийство, а в том, что упустили убийц. В данной ситуации необходимо было усилить посты на других охраняемых объектах на случай еще одного нападения. Колумбийцы, не задерживаясь, покинули дом, унося мертвого товарища, завернутого в одеяло.
Когда они ушли, Виктория с трудом поднялась на ноги и прислонилась к стене. Голова болела, щека, по которой пришлась оплеуха, припухла и горела. Легкий ветерок, дувший по коридору, нес с собой запах мясной лавки. Она почувствовала, как сжимается ее желудок, и заставила себя сделать несколько глубоких вдохов. Нельзя, чтобы ее сейчас вырвало, потому что…
— Виктория? Виктория, что происходит?
В дверях стояла ее мать. Она выглядела превосходно, даже проснувшись посреди ночи, хотя перед сном, помимо снотворного, приняла, как обычно, тройную порцию виски. Виктория подошла к ней.
— Все в порядке, мама, — сказала она, — все в порядке… у нас произошел небольшой взлом, но сейчас все в порядке. Почему ты снова не ложишься спать?
— Взлом. О господи! Где твой отец?
— Все в порядке, мама, все в порядке, — твердила Виктория самым успокаивающим тоном, каким могла, но Оливия Кальдерон, хоть и не блистала умом, уловила в ее голосе фальшь.
Она шагнула в холл, растерянно огляделась по сторонам, ища мужа, а когда увидела на плитке кровь, пронзительно закричала и побежала к кабинету. Влетев туда, она издала дикий вопль — Виктория и не знала, что человеческое горло способно произвести нечто подобное, — и упала без чувств. Ничком, лицом в лужу свертывающейся крови.
«Со мной этого не случится», — думала Виктория Кальдерон, сопротивляясь подступавшей истерике. — «Я не могу позволить себе даже рвоту, не то что беспамятство. Мой отец мертв, от моей матери нет никакого толку, мой брат идиот, да и в любом случае он далеко отсюда. Я отвечаю за эту ситуацию и сделаю все необходимое. Этот кусок дерьма ударил меня, потому что решил, будто я незначительный игрок, а это значит, если в следующие несколько дней я не сделаю нужный шаг, мы потеряем все, что есть у моей семьи». Она произнесла эти слова себе под нос, по привычке, выработавшейся еще в детстве, когда ей стало ясно, что, как ни старайся, ни мальчиком, ни красавицей ей не стать, а стало быть, у нее на роду написано разочаровывать и отца, и мать. Так она сохраняла здравомыслие, и, если даже никто не хотел с ней разговаривать, она могла, по крайней мере, поговорить с собой, и поговорить разумно.
«Но это завтра, — сказала она себе, — а сейчас первым делом нужно вызвать полицию». Она так и сделала, набрала номер 911 на телефоне в своей спальне и сразу, хотя тела отца еще не видела, сообщила об убийстве. А еще сообщила, что ее мать лишилась чувств и нуждается в помощи.
Повесив трубку, Виктория вернулась туда, где лежала ее мать. Мимоходом она отметила про себя, что в лужицах крови остались следы, которые могут быть интересны для полиции, но первым делом занялась матерью. Перевернула ее на спину, чтобы та не лежала лицом в луже крови, а потом намочила в ванной салфетку и, как могла, вытерла кровь с ее лица и волос. А потом, осторожно переступая через лужицы, вошла в кабинет отца и заставила себя не отвести глаз от того, что лежало на полу.
«Любопытно, — подумала она, — как мало у меня чувств. Конечно, от этого зрелища тошнит, но было бы то же самое, попадись мне на глаза любой другой труп в таком состоянии, жертва аварии, например. Его и не узнать, вся голова всмятку, лицо в крови, это мог бы быть кто угодно. Но ведь я-то знаю, что это он. Мне всегда казалось, будто я люблю отца, и, если с ним что-то случится, это будет страшное горе, но нет, ничего подобного. У меня такое ощущение, будто с этой смертью моя жизнь начинается заново.
Я должна, — пришла следующая мысль, — быть холодным монстром, каким меня всегда считала моя семья. Они говорили, будто я никогда не смогу удержать мужчину, что я не настоящая женщина и так далее. Хорошо. Ну что ж, мой отец мертв, и теперь я должна…»
В холле зазвучали пронзительные крики, и Виктория, снова осторожно обходя лужицы, вышла из комнаты и увидела Кармель, горничную, которая стояла в розовом халате и мохнатых домашних тапочках, театрально поднеся руки ко рту. Ее жесткие волосы, казалось, чуть ли не встали дыбом, но было ли это от испуга, как в кинофильмах, или они просто сбились на подушке во время сна, Виктория не знала. В любом случае она подошла к женщине и основательно встряхнула ее, чтобы прекратить истерику и подвигнуть служанку к действию.
— О господи, сеньора умерла?
— Нет, это сеньор умер. Моя мать лишилась чувств от шока. Помоги мне перенести ее.
Это было сказано тоном, какого горничная никогда раньше не слышала от Маленькой Сеньоры, как называли ее на кухне, властным голосом, который привычнее было слышать из уст ее отца, и выучка взяла верх над ее естественным отвращением. Совместными усилиями женщины перенесли миссис Кальдерон в ее спальню, где сняли с нее намокшую в крови ночную рубашку, протерли тело влажной губкой, одели в свежую ночную рубашку и положили на кровать. Все это время женщина не издала ни звука и, казалось, почти присоединилась к своему мужу в смерти.
