На самом деле Николас размышлял над тем, какой прием был бы уготован Алексе в Вене. Уже давно он не предавался каким-либо мечтам, а сегодня вот рисует себе, как Алекса прибудет на Западный вокзал, как поедут они вдоль Ринга и как она будет принимать первых гостей во дворце Каради с его высокими залами.
Хотел ли он действительно жениться на ней? Мотив для «да» был очевиден — внешне она была копией Беаты. «Нет» можно было обосновать так же легко — душа ее не была копией Беаты. Алекса была неугомонным, своенравным духом в теле Беаты. Рассудок предупреждал держаться от нее подальше, но его мужское начало тосковало по ней. Собственно, облегчением был уже и тот факт, что принимать решение выпало не ему, а на долю Ганса Гюнтера Годенхаузена.
Алекса забыла ключ от дома и была вынуждена подняться с черного хода и пройти через кухню.
— Господин майор уже спрашивал о вас, — проворчала Анна.
Ганс Гюнтер обращался с прислугой надменно, как восточный тиран. Тем не менее и Анна и Лотта обожали его. И если они по отношению к Алексе были строптивы и упрямы, то ему просто в рот смотрели.
— Господин майор уже давно дома?
— Да уж не меньше двух часов. Он спросил, где вы, а мы вообще не знали, что вас дома нет.
В спальню можно было пройти только через кабинет, стены которого были увешаны охотничьими трофеями Ганса Гюнтера. Он сидел, чопорно выпрямившись в кресле.
— Ну и где же ты была? — тут же спросил он, как только она вошла.
Пораженная его резким тоном, она оцепенела.
— Я уходила.
— Куда?
Он не должен заметить, что на ней только неглиже.
— Позволь мне сначала снять шубу. — И она двинулась к спальне.
Он поднялся и преградил ей путь.
— Я жду ответа на мой вопрос.
Она чувствовала, как в ней нарастает гнев. На душе было скверно, ее охватывало омерзение. Алекса попыталась пройти мимо него, но он схватил ее за плечо.
— Я тебя о чем-то спросил.
Его властный тон вывел ее из себя. Потеряв самообладание и не думая о последствиях, она резко спросила его:
— Ты педераст?
Несколько секунд он смотрел на нее не мигая. Казалось, вопрос не привел его в ярость и не оскорбил. Ей начало казаться, что задать ему прямо в лоб этот вопрос было ошибкой, — она не знала, что, собственно, ожидала: что он будет отрицать? Что он будет просить ее о прошении? Что он пообещает измениться или отпустит ее?
Ганс Гюнтер не ответил на вопрос и отвернулся.
— Упакуй наши вещи, — сказал он минуту спустя. — В понедельник я должен явиться к моему новому командованию.
— Какому командованию? — растерянно спросила она.
— Первого армейского корпуса в Восточной Пруссии. Новым его не назовешь, я служил уже там перед переводом в Потсдам. Тогда, правда, часть стояла в Кенигсберге. На этот раз это будет Алленштайн. — Алекса оставалась безмолвной, и он спросил громче: — Ты что, не понимаешь? Меня перевели.
«Наверняка этот перевод связан с показаниями капрала», — подумала Алекса.
— Я не поеду с тобой, — сказала она.
Казалось, он был озадачен.
— Ты не поедешь? — Он подошел к ней вплотную. — Еще как поедешь.
— Ты не можешь меня заставить.
— А это и не нужно, ты придешь в себя и сделаешь, что тебе сказано. — Внезапно он, покраснев, заорал на нее: — Ты моя жена! Ты поедешь как миленькая, и неважно, куда меня переведут, понятно?
Она смотрела на него, не понимая, отчего этот взрыв? Было ли причиной мужское тщеславие? Ревность? Гнев, вызванный ее отказом?
— Зачем я тебе нужна? Ты же не любишь меня. — Слезы выступили у нее на глазах. Его перевод был для нее неожиданностью; она потеряла остаток самообладания, которое у нее еще оставалось.
Он в гневе поднял руки.
— О господи! Любовь! Ни о чем другом вы, бабы, не можете говорить. Так вот, если ты до сих пор этого не знала — есть кое-что гораздо важнее, чем любовь.
— И что же, например?
— Долг. Мой долг по отношению к тебе и твой — ко мне.
— Ты меня действительно любил, Ганс Гюнтер?
— Разве я на тебе не женился?
— Да. Но зачем?
— Что за дурацкий вопрос. Если ты после четырех лет замужества не знаешь зачем, ты этого никогда не узнаешь.
Его голос звучал теперь однотонно и бесчувственно. Только теперь она заметила круги под его глазами. Снова между ними возникла невидимая стена, которую он воздвигал всякий раз, когда она пыталась с ним говорить как супруга с супругом. Но на этот раз ему не ускользнуть.
— Я с некоторых пор поняла, что наш брак не такой, каким он должен быть. Что-то не так. И я прошу тебя сказать мне правду. Ты действительно… ты на самом деле… тот, о чем утверждал капрал? Ты… ах, я не могу это произнести.
Он смотрел на нее безжизненным, невидящим взглядом.
— Об этом ты еще узнаешь.
— Когда? Как?
— Когда мое дело будет слушаться в суде чести.
— Почему в суде чести?
— Ты думаешь, я позволю себе судиться с каким-то шантажистом в гражданском суде? Я, в конце концов, прусский офицер!
— И Зоммер тот самый шантажист? Он вообще-то давал показания под присягой. Это никак нельзя назвать шантажом.
— Нет, это была месть. Он хотел заполучить с меня тысячу марок, но я это дело отверг. Я полагаю, что полностью ответил на твой вопрос.
— И напрасно. С чего это он стал бы требовать с тебя деньги? Для этого у него должны были быть какие-то основания.
— Он жаден до денег, это вполне достаточное основание.
— Почему же он обратился именно к тебе?
— Потому что имеется заговор, и определенные люди хотят погубить репутацию полка, полка лейб-гвардии Его Величества. Я отказался дать капралу Зоммеру деньги за его молчание, и тогда он нашел кого-то, кто заплатил ему за то, чтобы он заговорил.
— О чем же он должен был молчать? Разве он что-то знал о тебе, Ганс Гюнтер?
Он на секунду задумался и позвонил горничной.
— Что это значит? — удивленно спросила Алекса.
— У меня был тяжелый день, и я хотел бы пораньше поужинать и пойти спать.
В кабинет вошла Лотта, и ее такое быстрое появление вселило в Алексу уверенность, что девица подслушивала под дверью.
— Скажите Анне, что мы ужинаем сегодня раньше, — приказал Ганс Гюнтер.
— Простите, а когда, господин майор?
— Прямо сейчас.
— Нужно будет немножко подождать, господин майор. Если бы господин майор, придя домой, сразу предупредил бы…
