— Ха-ха-ха!.. — гремел Реджеб-эфенди.
Это «ха» он произносил как-то отрывисто, раздельно, словно
обучал алфавиту первоклассников.
— Вот удивительная вещь! Аллах наградил… Аллах… Значит,
от аллаха. Ты когда-нибудь видела такое ослепительное лицо, Шехназэ-ханым? Дочь
моя, может, мать тебя в детстве кормила не молоком, а розовым вареньем?.. Хай,
аллах!..
Реджеб-эфенди произвел на меня впечатление очень славного
человека. Я была в прекрасном настроении.
Он снова облачился в свою ляту, от которой шел пар, и мы
отправились на урок.
Когда в коридоре через окно я увидела своих будущих учениц,
мое сердце от страха ушло в пятки. Мы вошли. Господи, как их было много! В
классе сидело по крайней мере человек пятьдесят, и почти все мои ровесницы,
взрослые девушки. Я готова была провалиться сквозь землю под пристальными,
любопытными взглядами десятков пар глаз.
Если бы Реджеб-эфенди вдруг ушел в эту минуту, я оказалась
бы в весьма затруднительном положении, так как была крайне смущена и растеряна.
К счастью, директор обладал удивительной силой внушения.
— А ну, дочь моя, ступай на свое место!.. —
загремел он и почти насильно втащил меня на кафедру, потом начал пространную
речь.
Чего только Реджеб-эфенди не говорил!
— Коль скоро, — заявил он, — европейцы
переняли от арабов медицину, химию, астрономию, математику, почему же мы
совершаем глупость и не заимствуем у них новые науки? Проникать в сокровищницу
знаний и мудрости европейцев, захватывать их научные достижения — это законный
грабеж. Он совершается не с помощью пушек и ружей, а всего-навсего только с
помощью французского языка.
Реджеб-эфенди разошелся не на шутку. Оглашая класс громовым
голосом, от которого едва не лопались барабанные перепонки, он показывал на
меня пальцем и говорил:
— Ключ к знаниям, которыми обладают все страны мира,
находится в руках вот этой крошечной девочки. Не смотрите на ее внешность. Она
ростом с мизинец, но носит в себе драгоценные россыпи. Ухватитесь за нее,
возьмите за горло, вырвите у нее изо рта науку, выжмите ее, как лимон!
Улыбка уже кривила мои губы. Я чувствовала, мною вот-вот
овладеет один из моих проклятых приступов хохота, и готова была убежать.
Господи, какой будет позор! Тут я впервые осмелилась взглянуть на класс. Что
это? Все смеялись. Мой первый контакт с ученицами был установлен ласковой
простодушной улыбкой. Думаю, что этот тайный обмен взглядами и улыбками
исподтишка расположил нас с этой минуты друг к другу.
Смех в классе усиливался, и наконец это заметил даже
директор. Он опустил на кафедру кулак, обвел класс своими страшными косыми
глазами, которые, как он выразился, не продал бы и за тысячу лир, и закричал:
— Это что такое?! Это что такое?! Это что такое?!
Посади свинью за стол, она и ноги на стол. Вашу женскую породу баловать не
годится. Клянусь, я вас всех изничтожу! Закройте живо рты! Что вы ржете, как
лошади?
Но девушки не обращали внимания на брань Реджеба-эфенди.
Пожалуй, только я испугалась.
Речь директора продолжалась минут пятнадцать. Когда смех в
классе усиливался, он стучал по кафедре кулаком, грозил девушкам
полушутя-полусерьезно:
— Вот я притащу «чипцы». Чего скалите зубы?
Под конец Реджеб-эфенди прокричал:
— Крепче в нее вцепитесь, не отставайте от нее,
выжимайте ее, как лимон. Если вы не вырвете у нее изо рта науку, пусть будут
прокляты ваши предки, пусть станет ядом хлеб, который вам давали матери, отцы,
страна, народ! — И Реджеб-эфенди вышел.
Никогда не думала, что минута, когда я останусь одна, лицом
к лицу с классом, окажется такой трудной. Болтливая Чалыкушу, которая раньше
могла говорить с утра до вечера без остановки, сейчас молчала, как соловей,
объевшийся тутовником. В голове — ни одной мысли: что говорить? Наконец, не
выдержав, я опять тихонько улыбнулась. К счастью, ученицы решили, что я все еще
смеюсь над директором. Они тоже заулыбались. Неожиданно я осмелела, взяла себя
в руки и сказала:
— Девушки, я немного знаю французский язык. Буду
счастлива, если мои знания пойдут вам на пользу.
Робость мою как рукой сняло, язык развязался. Я говорила
легко и свободно, чувствуя, что ученицы постепенно проникаются ко мне доверием.
Как приятно обращаться к таким взрослым ханым: «Мои девушки!» Одно нехорошо —
уж слишком они любили посмеяться. Я ничего не имела против этого, но ведь, не
дай аллах, в классное окошко заглянут раскосые глаза Реджеба-эфенди, стоящие
более тысячи лир. Поэтому я сочла нужным сделать своим ученицам маленькое
внушение:
— Девушки! Ваша веселость может выразиться максимум в
улыбке. Не больше. Я не обладаю таким грозным оружием, как «чипцы», которыми
грозил вам директор, но я просто на вас рассержусь.
Короче говоря, мой первый урок прошел очень успешно. Когда я
выходила из класса, одна девушка подошла ко мне и объяснила, что «чипцы» — это
не что иное, как «щипцы». Директор имел обыкновение весьма педагогично угрожать
тем, кто очень много смеялся: «Я выдеру вам зубы „чипцами“!
Б…, 28 марта.
Я очень, очень довольна своими ученицами. Они так полюбили
меня, что даже на переменах ходят за мной по пятам. Что касается моих товарищей
по работе, о них я тоже не могу сказать ничего плохого. Есть, конечно, и такие,
которые держатся со мной холодно, косо поглядывают, наверно, нашептывают друг
другу обо мне всякие гадости. Но даже в родном доме человек не бывает со всеми
в ладах. Среди моих коллег мне больше всего нравятся две милые молоденькие
учительницы, уроженки Стамбула, две неразлучные подружки. Одну звать Незихе,
другую — Васфие. Но муавинэ-ханым почему-то посоветовала мне не сближаться с
ними. Не могу понять, в чем дело. В училище я встретила старых знакомых. Первая
— та самая высокая учительница с черными проницательными глазами, которая когда-то
вступилась за меня в центральном рушдие. Она дает у нас уроки раз в неделю. Это
единственный человек, который не боится косых глаз Реджеба-эфенди. Пожалуй,
наоборот, сам директор побаивается ее. Когда о ней заходит речь, он как-то
ежится под своей лятой и говорит: «Ну и характерец! Не знаю, как от нее
избавиться. Клянусь, только тогда и вздохну свободно».
Вторая — пожилая учительница с лошадиными зубами, она
никогда не снимает свои огромные очки. Когда я жила в Стамбуле, нам часто
случалось ездить с ней в одном пригородном поезде. Она учительствовала где-то в
районе Гезтепе. Старушка, видимо, меня узнала и все время внимательно
приглядывается.
— Аллах, аллах, — говорит она, — какое
удивительное сходство! Когда-то в пригородном поезде я встречала шалунью школьницу.
Вы так на нее похожи! Но та как будто была француженка, словом, иностранка. Она
вытворяла такие фокусы, что весь вагон умирал со смеху.
