– Например, когда Пагош рассказывает Мерит о том, что чувствует его сердце? – Я кивнул. – Значит, я не должна никому говорить о том, о чем разговариваю со своим ка?
– Это лучше спросить у твоего отца.
– Он говорит, что у всех нас где-то внутри есть голос, который не слышен больше никому, и мы всегда должны к нему прислушиваться, иначе мы можем сделать что-нибудь не маат. Но когда тот суну отказался хотя бы попытаться вылечить раны Тули, мой ка спросил у меня, почему. Так что все эти вопросы задает ка, а не я.
– Не пытайся переложить на кого-то вину за то, что исходит из твоего рта. Что бы ни говорил голос внутри тебя, вы с ка – одно целое. Что сказал тот суну, когда отказался лечить Тули?
– Что его все равно заберет Осирис и… – Она споткнулась и упала на колено. Тули услышал вскрик хозяйки и примчался к ней. – Из-за этих проклятых сандалий я упала, сену, – пробурчала Асет. Когда она впервые меня так назвала, я подумал, что она хотела сказать суну, но у нее заплелся язык. Но с тех пор я часто слышал, что она употребляет слова аккадского языка, значит, она называет меня «башмаком» и считает, что я не понимаю.
– Вернемся и смоем грязь с колена. – Я наклонился, чтобы поднять девочку.
– Я не маленькая, не обязательно возвращаться, – сказала Асет, вырываясь. – Ипвет живет недалеко.
Рука выскочил из двери и закричал:
– Асет, ты ушиблась? – Может, мальчик и неуклюж, но его сердце переполняется любовью лишь оттого, что она называет его другом.
Когда Ипвет отмыла ей коленку, Асет показала на продолговатый предмет из сложенных пальмовых полосок – наверное, это была начатая корзина. Корзинщица Рамоса подала заготовку Асет, наблюдая, как та вертит ее, рассматривая сверху, снизу и сбоку.
– А ты сможешь сплести сандалию такой формы? – спросила девочка, – но чтобы стенка наклонялась вовнутрь, а не наружу, чтобы нога не соскальзывала с подошвы? Наверняка будет лучше, чем эти, – и она скорчила рожу скинутым сандалиям.
– Такую мелочь сплести быстро, – согласилась Ипвет, готовая отплатить за добро, которым Асет одаривала ее сына, – но без ремешка она держаться не будет.
– Возможно, – ответила Асет, – но он должен быть такой, чтобы мне не натирало пальцы. Я подумаю над этим и скажу, что решила… завтра.
День 16-й, четвертый месяц засухи
– Она сознается в том, что сделала? – спросил Рамос.
Я кивнул, а потом рассказал о мальчишке, который болтал про комнату, расположенную за праздничным залом великого Тутмоса, стены которой рисовальщики контуров украсили разнообразными экзотическими птицами и необычными животными.
– Наверное, Асет хотела посмотреть, как они нарисованы.
– Жрец, ее учитель, говорит, что контуры у девочки получаются хорошо, – согласился Рамос. – Но он еще жалуется, что она сеет смуту среди остальных, отказываясь срисовывать фигуры как положено.
– Пагош говорит, что мальчишки из ее класса изображают, как жрец привязывает Асет левую руку к боку, чтобы она не могла ею пользоваться. Видимо, их веселит, когда ее унижают.
Рамос вспыхнул от гнева.
– Я… – Он замолк, когда в коридоре раздался резкий шлепок и детский крик.
Через миг в библиотеку Рамоса влетела Нефертити, волоча за собой дочь. Она дернула Асет за руку, девочка споткнулась и вскрикнула от боли.
– Посмотри, твоя прекрасная принцесса выросла воровкой и попрошайкой! – Она брызгала слюной на мужа. – Стащила мои украшения да еще и раскрасилась, как уличная девка.
Асет терла плечо рукой – выглядела она настолько жалко, что я едва сдержался, чтобы не подойти к ней и не взять на руки. Парик съехал набок, а по обеим щекам с глаз стекала зеленая краска. Затем она безвольно опустила руку, и я заметил пятно хны на рукаве ее белого одеяния.
– Вчерашнего было мало? – спросил Рамос, давая дочери понять, что знает о ее проступке в храме. Асет подняла подбородок, смело выдерживая пронизывающий взгляд отца. – Так ты еще пошла в комнаты своей госпожи матери, хотя тебе запретили это делать?
– Да, потому что все идут на пир к Мене, кроме меня. И мы с Тули решили устроить собственный праздник. – Голос у нее задрожал. – Я хотела взять ожерелье, всего на один вечер.
– Дочь, ты меня разочаровываешь. – Слова Рамоса резали острее ножа, так что у Асет по щекам тут же побежали слезы. – Я не потерплю такого беспорядка в своем доме! – взорвался ее отец. – Никогда больше не смей появляться передо мной в слезах!
Удивившись такой вспышке гнева, Асет бросила взгляд на меня, а Нефертити подошла к Рамосу и начала гладить его по руке, сначала я подумал – чтобы успокоить. Но когда она скользнула ниже, и начала гладить голую грудь мужа, я понял, что ее намерение было совершенно иным.
– Иди в свою комнату и подумай, нужно ли тебе настойчиво лезть туда, где тебе не место, – приказал он Асет, остыв – по крайней мере, в том, что касалось ее, – и жестом велел мне увести девочку. Я кивнул сначала ему, потом его госпоже, которая уже отвернулась, и взял Асет за руку.
Выходя из комнаты, я оглянулся и увидел, что Рамос подошел к своей Прекрасной Госпоже сзади, обхватил ладонями ее грудь и прижал жену к своему возбужденному телу. В коридоре я замедлил шаг и был даже готов взять Асет на руки, если бы не ее взгляд.
Когда мы дошли до ее комнаты, я снял с нее ожерелье и парик, потом отмыл лицо и оттер хну с ладоней. Но она все еще отказывалась смотреть мне в глаза, стараясь скрыть, насколько ей больно.
– Помнишь девочку, о которой я тебе рассказывал? Которая не может бегать и играть из-за того, что у нее на ноге лубок? – Асет быстро подняла глаза на меня. – Небет сегодня будет не с кем играть, пока ее родители будут развлекать гостей.
– Ты возьмешь меня с собой? – прошептала Асет. Я кивнул. – И Тули?
Я снова кивнул и постарался не показать, что беспокоюсь за пса.
– Ты знаешь, где он?
– Моя госпожа мать приказала Паге перерезать Тули глотку и выбросить в мусорную кучу, потому что он хотел ее укусить. Но Пага не допустит, чтобы с Тули случилось что-нибудь плохое. – Она посмотрела на меня: – Мне правда можно пойти?
Этим словом мы обычно скрепляли договоры, и если ты его произносил, передумать уже нельзя. Я помедлил, так как нарушил бы этим приказ ее отца – дело тоже непоправимое. Но Рамос назначил меня следить не только за телом дочери, но и за ее ах, искрой жизни, которая принадлежит ей одной, и сердцем я чувствовал, что мой поступок соответствовал законам Маат.
– Если ты не думаешь, что Небет слишком мала. Ей нет еще трех, а ты скоро уже отпразднуешь свой седьмой день рождения. – Асет тут же замотала головой. Она моментально превратилась в чертенка с сияющими голубыми глазами и запрыгала на носочках.
– А у Небет нет братьев и сестер?
