— Во-первых, натяжка, во-вторых, предпоследняя стрелка показывает 21 вверх. Мы со свистом вылетаем за пределы поэмы. Если строфами считать.
— А если первая цифра обозначает строку, а вторая — букву или знак?
Мы принялись считать. В варианте с восьмой строфой получилось: КИ-(Н)СВСЕАИ, в варианте с восемнадцатой — ПКЕОП,(Б)НРЛ.
— Бред какой-то.
— А ты чего хотел?
— Я хотел заклинание. Типа «сим-сим» или «у-зенон». А это же произнести невозможно! Слушай, давай вернемся к первой мысли — строфы-строки. Может, он чье-то рождение зашифровал?
— Может, свое.
— А ты знаешь дату его рождения?
— В общем, да. 22 января 1763 года.
Мы стали искать строки, отсчитывая их от 22-й строфы.
Получилось так:
Не позавидую лукавым
И чем путь странника прельщает
Но твердости одна минута
Пусть сухость чувствую в себе
Льзя ль Бога не любить всем сердцем
Растленну обновишь природу
Нигде, кроме Тебя, искать
То кроют облаком напасти
Дай мне терпения дух твердый.
— Ну что же, вполне связный текст. Я что-то тоже в себе сухость чувствую.
Пол бодрился, но и он, и я понимали, что обе наши попытки провалились. Иных вариантов решения задачки не было. Поэтому по общему согласию мы порешили закончить вечер рюмочкой конька «Grand Breuil XO». Дабы растленну природу все-таки обновить.
Другими словами:
Дитя, сестра моя,
Уедем в те края,
Где мы с тобой не расставаться сможем;
Где для любви века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем.
ВТОРНИК. УТРО
Сегодня или никогда. Во-первых, мусорное ведро, во-вторых, пакет целлофановый с бутылками и банками. Неделю уже не выносил, а такого настроения еще недели две может не быть. Так что гори все синим пламенем, я иду сор выносить. А Пол пусть дрыхнет, проснется — сам знает, что нужно делать и где что найти. А вот кассету, или дискету, или на что там цифровые камеры записывают свои цифры, я вытащил и спрятал. Мне с поэмой не повезло, я сам ее купил. Пола втягивать не хочу.
Мусор выбросил, портфель забыл. Вернулся домой за портфелем, вспомнил, что потерял его в метро. Сел горевать, потом встал, пошел на работу. У метро вспомнил, что текст лекции так и лежит в столе. Я ж без портфеля. Вернулся, взял бумаги, схватил машину и не опоздал! Ну почти.
Студентов в аудитории — поменьше, чем неделю назад, но подходят, а значит, здороваются друг с другом, новости обсуждают. Надо бы их чем-нибудь огорошить, внимание привлечь. Может, доску уронить? Ладно, хватит мечтать, поехали.
Сретенский В. М. КУЛЬТУРА ВОСКРЕСЕНИЯ И ХРИСТИАНСКАЯ ТРАДИЦИЯ [конспект лекции]
Когда я подбирал название для сегодняшней лекции, мне хотелось, чтобы оно напомнило всем вам о чем-то очень знакомом, но в то же время хорошо забытом, поскольку, на мой взгляд, таковым является в современной России все христианство. Так родилось словосочетание, напоминающее «культуру поведения», например, за столом. «Культура воскресения» в этой лекции будет рассмотрена двояко. Как сообщение, меняющее свое значение в зависимости от того, какой язык избран для его передачи, поскольку тот язык, на котором оно было составлено, давно и безвозвратно утерян. Но так же как и набор правил поведения, способ действий, позволяющий правильно воскреснуть, существует примерно так же, как различные приемы, позволяющие правильно пить чай а культуре Англии, России или Японии.
Понятие «воскресение» представляет собой сердцевину христианского вероучения и вместе с тем своеобразный «нулевой меридиан», зная о существовании которого можно вычерчивать сетку координат христианской культуры. Недаром главный праздник христиан не Рождество, а Пасха, а единственный день недели, отражающий христианские воззрения, так и называется: воскресенье.
Традиция эта — через почитание воскресшего Христа обособлять свою веру от всех остальных — идет от первых апостолов. Вот что пишет Петр в первом послании: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому» (Первое послание Петра, 1:3), и далее: «…Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлён во плоти, но, ожив духом… Так и нас ныне подобное сему образу крещение, не плотской нечистоты отмытие, но обещание Богу чистой совести, спасает воскресением Иисуса Христа» (Первое послание Петра, 3:18, 21). Вот апостол Павел в «Послании к Римлянам» пишет об Иисусе Христе: «Открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых…» (Послание к Римлянам, 1:4). Он же, во «Втором послании к Коринфянам»: «А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего. Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех…» (Второе послание к Коринфянам, 5:15,21).
На первый взгляд в едином культурном пространстве эллинистическо-римского Средиземноморья приводить воскресение бога в пример истинности религиозных воззрений как минимум странно. Вспомним еще раз булгаковского Берлиоза, с его списком умирающих и воскресающих богов: египетский Осирис, финикийский Фаммуз (Таммуз, он же шумерский Думузи), вавилоно-ассирийский Мардук, Вицлипуцли (Уицилопочтли) ацтеков.
К этим богам (за вычетом Уицилопочтли) мы, оставаясь в том же самом хронотопе Средиземноморья первого века, легко можем добавить греческого Диониса, хеттского бога Телепниуса, в разных мифах умирающего или засыпающего непробудным сном. Вспомним финикийско-сирийского (а потом и греческого) Адониса, возлюбленного Персефоны (зимой) и Афродиты (летом), которого кто только не убивал в разных вариантах мифа: Артемида, разгневанная тем, что тот видел ее наготу; Аполлон в отместку Афродите за ослепленного ею сына Аполлона Эриманфа; ревнивый муж Афродиты Apec. Наконец, что ближе всего, семитский Балу, трансформировавшийся в христианстве в Вельзевула. Убитый богом смерти Муту, он был погребен на горе Цапану сестрой и возлюбленной Анат. Затем Анат убила и перетерла в муку бога смерти Муту, после чего Балу воскрес.
А если на секунду покинуть этот уголок земли, то можно поговорить и об О-кунуси-но ками, главном божестве провинции Идзумо в Японии, боге добром, но несчастном. Собственные братья убивали его два раза. Первый раз — раскаленным камнем; второй — забили в трещину дерева и сдавили насмерть, но добрые богини Умуги-химэ (дева-моллюск) и Кисаки-химэ (дева-раковина) его воскресили. Так что не само воскресение, знакомое всем народам, выделяет Христа из числа современных ему и более ранних богов, а то, что значит это воскресение.
Но для начала давайте выясним, что значит в нашем языке не действие, а само слово «воскресение». Этимологический словарь русского языка Макса Фасмера соотносит корень «крес» с летним солнцеворотом, отмечая, что Иванов день в сербохорватском и словенском языках обозначается как «krиjes» и «kres». О том же пишет И.И. Срезневский в своем «Словаре древнерусского языка». Наконец, «Словарь русского языка XI–XVII вв.» наряду со значением солнцеворота отмечает и просто «поворот, поворотная точка, предел». Таким образом, у славян древности до пышного церковнославянского «воскресать» существовало обозначение «кресити» — поворачивать от смерти в жизнь, доходить до предела и поворачивать обратно. Предел же этот, без сомнения, — безвозвратная смерть. О том, что такой поворот для древних славян был возможен, говорят нам сказки, являющиеся переделкой очень древних мифов и одновременно описанием обрядовых действий, этим мифам соответствующих.
