— Как видите, — продолжал Куард, — и здесь странная фраза о неприятии землей тела Иуды. А в 1967 году в Египте случайно, при очистке земли под строительство, была вскрыта могила монаха. Захоронение датируют приблизительно концом II или началом III века. На теле монаха был найден папирус с коптскими письменами. Случилось так, что папирус попал в Ватикан, где его публикацию не сочли полезной и своевременной. Назывался текст «Свидетельство Иосифа Варсавы о смерти и воскресении Господа нашего Иисуса Христа». Это самый большой фрагмент так называемого апокрифического «Евангелия Иосифа» или «Евангелия Иуста». Другие фрагменты, общим количеством более десяти, были известны и раньше. Часть из них опубликована, но не этот последний.
— А был разве такой апостол Иосиф?
— Не из первых двенадцати. В книге «Деяний святых апостолов» говорится (Куард цитировал по памяти): «Итак, надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его. И поставили двоих: Иосифа, называемого Варсавою, который прозван Пустом, и Матфея… И бросили о них жребий, и выпал жребий Матфею, и он сопричислен к одиннадцати апостолам». А Иосиф, называемый также Варсавой, не попавший в число двенадцати избранных, но пробыв с ними все время или по крайней мере несколько месяцев, написал свой отчет о событиях, происходивших главным образом в последнюю неделю земной жизни Иисуса, и о первых годах апостольского служения его ближайших сподвижников. Вот та часть, которая вас может заинтересовать.
Я взял еще один листок. На нем было напечатано лишь несколько строк: «…и называли то место Акелдама, что означает „земля крови“, и не могла держать земля останков его и расступилась. И забрали тело его и сказали: укроем его в пещере, ибо душа его в аду, как сказано пророком: „Ад преисподней пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем“. И тогда положили тело Иуды в пещеру, но по прошествии трех дней раздался голос, взывающий к ним: „Войдите и возьмите тело его, ибо не будет места ему до скончанья времен, ибо уловлен он делами рук своих“. И пошли и взяли тело его. И понесли к другой пещере и взмолились об упокоении тела его, и укрыли. И по сей день нет упокоения телу его, ибо сказано в Писании: „Нечестивые — прах возметаемый ветром“, и еще сказано: „Да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие зло; да будут они как прах пред лицем ветра, и Ангел Господень да прогоняет их“. И до сего дня не принимает земля тела его и нет пещеры, чтобы укрыть прах его».
— Знаете, у меня складывается такое впечатление, что при желании из документов архива, которыми вы пользуетесь, можно составить альтернативную историю человечества последних двух-трех тысяч лет.
Куард еще раз пригубил бокал, на долю секунды прижал к губам салфетку, а потом произнес:
— Chtototipatogo.
Потом он сказал, что ему и его «информационной службе» хотелось бы получить по возможности полный отчет о поэме и мои соображения.
— По поводу чего?
Он сделал рукой жест, означающий: «По поводу всего этого». Я обещал, и Куард тут же спросил, что он может для меня сделать. Тут мне пришла в голову одна мысль. Я рассказал ему о Сергее Сергеевиче, описал его и попросил, если есть возможность, узнать, в какой структуре он работает.
Мой собеседник внимательнейшим образом меня выслушал и сказал, что сегодня улетает из Москвы, но это совершенно не важно. Завтра-послезавтра он пришлет мне e-mail. Мы договорились не давать Сергею Сергеевичу повода влезать в наши дела. Куард познакомил меня с примитивным кодом, которым будет зашифровано это сообщение. А что касается Барселоны и моего спецкурса, то Куард сказал, что esto puede esperar. С тем и расстались.
Вечер ушел на:
внимательный осмотр пустых рук, которые должны были держать пластиковую папку с отзывом на диссертацию и бумагами, оставленными Куардом;
поездку в ресторан на метро;
переворачивание тяжелой деревянной мебели под старину на том балкончике, где мы сидели;
задушевную беседу с администратором, в кабинете которого нашлась папка, и пешее путешествие обратно, благо вечер выдался сухой и теплый, как домашние тапочки.
В общем, Иуда Иудой, но портфель новый надо покупать.
Нет, еще одно. Уже застелив обруганный прошлой ночью диван и нацелившись одним прыжком продавить в нем пару-другую пружин, я развернулся, пошел в комнату с колокольчиками и взял с полки книгу, открыл ее на сто девяносто второй странице и прочел: «Нужно глубоко, твердо усвоить себе идею долга, чтобы при тех невообразимых трудностях, кои предстоит преодолеть человеку и кои могут напугать самые смелые воображения, не впасть в отчаяние, не потерять всякой надежды, чтобы остаться верным Богу и отцам. Только через великий, тяжкий, продолжительный труд мы очистимся от долга, придем к воскрешению, войдем в общение с Триединым, оставаясь во всей полноте чувствующими и сознающими свое единство. И только тогда мы будем иметь окончательное доказательство бытия Божия, будем видеть его лицом к лицу». И он туда же.
ЧЕТВЕРГ. УТРО
Я бодр, я полон жизненной энергии, не лай Сципиона меня поднял с продавленных пружин, я сам с дивана упал и отжался. Мне хватило чашки кофе, мне нипочем смотаться в «Историчку» с утра пораньше, чтоб заказать конволют с поэмой, потому что ночью показалось, что я что-то понял из слов Куарда, а что понял — и сам пока не знаю. Я сумел затолкать в целлофановый пакет с ручками диссертацию, отзыв, поэму, литорею, наброски с расшифровками. И я не опоздал на электричку и не намочил ботинки, пробираясь по когда-то асфальтовой дорожке к даче академика.
Их Ученость приняли меня в своем кабинете, усадив в глубокое кожаное, протертое многими поколениями аспирантов кресло у журнального столика, сам торжественно погрузившись в такое же, но протертое лично им.
На диссертацию и отзыв Глеб Борисович внимания обратить не соизволил, буркнув что-то невнятно-благодарное и запихав их в один из ящиков письменного стола. Да мне и самому не терпелось поделиться с ним всем, что я узнал за эту неделю. Я стал рассказывать про поэму, перескочил на иудаитов, потом снова вернулся к поэме. Показал все варианты расшифровки Лаодикийского послания. Вновь перескочил на Иуду и закончил свой рассказ предположением, что воскресение его, при обретении тела, должно состоять из принесения в жертву добровольца (вероятно, его повешения или самоповешения) с одновременным произнесением заклятия.
Повешение, на мой взгляд, обязательно. Оно предопределено поступком Иуды. Да, кроме того, веревка постоянно присутствует то в названии организаций, то во внешнем виде тех, кто каким-то образом связан с иудаитами. Возможно, это обязательный знак их деятельности. Помощника-жертву мы можем найти в каждом из предполагаемых случаев воскрешения. Первый раз — это сам Иуда. Второй — слуга Дракулы. В третий раз роль помощника исполнил аббат Кариа — при возможном воскрешении герцогини. Итого, из трех вероятных эпизодов воскрешения…
