— Он меня молотком ударил по правому плечу. Наверное кость сломал, руки вообще не чувствую, пистолет уронил на землю. Да и потом, Александр, вы же знаете, одной рукой нельзя взводить и стрелять из револьвера, — ответил Шумилов.
— Пойдёмте, осмотрим руку, — тут же предложил Раухвельд, но Алексей Иванович его остановил:
— Нет, есть кое — что поважнее.
Они вернулись к тому месту под аркой, где неизвестный напал на Шумилова. Обе половинки тубуса лежали там, где были брошены преступником. Алексей Иванович поднял бОльшую часть, ту, куда закладывают чертежи. На её поверхности были хорошо заметны многочисленные надписи, шаржированные рисунки, выполненные тушью и карандашом; было очевидно, что вещь эта далеко не новая, смнившая на своём веку не одного хозяина.
Шумилов вышел из — под арки, туда, где было посветлее, покрутил в руке находку, почитал некоторые надписи: «Учись, Пуля, да помни, что пуля дура, штык — молодец. Герасим.»; «Пуля завещал Йорику»; «Ворон, не будь дурой, бери пример с великих мыслителей древности: Герасима, Пули и Йорика. Йорик.» Очевидно, сии дарственные надписи сопровождали переход тубуса из одних рук в другие. Рядом весьма искусно была нарисована тонким пером убогая кляча с поникшей шеей, изо рта которой капала слюна; рисунок сопровождала подпись, исполненная готическим шрифтом: «Пегас Пули в ожидании маминых денег». На тубусе присутствовали и другие рисунки и надписи, но внимание Шумилова привлекло двустишие, выписанное красивым каллиграфическим почерком, похожим на женский, и украшенное виньетками: «Ждёт тебя дорога впереди, А в дороге той лишь слёзы да тревога. Саша»
Алексею Ивановичу потребовалась всего одна секунда на то, чтобы память выдала необходимую подсказку.
— Александр, возьмите крышку от тубуса и идёмте — ка со мною! — быстро скомандовал Шумилов и помчался в соседний двор.
Прошли всего минута или две с того момента, как Шумилов проходя здесь, слышал чарующий женский голос. Голос был хорошо слышен и сейчас, более того, он продолжал петь всё тот же романс:
И с тобою мы глаза в глаза
Проведём весь этот вечер бестолковый,
Ты уйдёшь — а за окном гроза,
И я отдам тебе последний свой целковый…
— Где это поют? — спросил Шумилов.
— Где — где… — Раухвельд оглянулся по сторонам в поисках источника звука. — Кажется в доме Горчиных, в бельэтаже. А что вы хотите?
— Вот что, — решил Алексей Иванович, — держите — ка мой пистолет, давайте сюда крышку тубуса. Пойдёмте — ка, заглянем в гости.
— Зачем?
— Вы знаете романс, который поёт эта женщина?
— Первый раз слышу.
— И я тоже. А я, вообще — то, знаю толк в романсах.
Несколько минут ушло на то, чтобы достучаться в дверь запертого на ночь парадного подъезда и добиться того, чтобы дворник их впустил. В конце — концов, дворник, узнав, что перед ним сын Марты Иоганновны Раухвельд, хорошо известной во всём районе, впустил мужчин. Более того, он дал необходимую справку, рассказав, что в интересующей Шумилова квартире проживает семья действительного статского советника Радаева, служащего по Министерству государственных имуществ и занимающего там большой пост. Дети чиновника весьма музыкальны и часто устраивают фортепианные вечера с пением романсов.
Шумилов с Раухвельдом поднялись к двери квартиры действительного статского советника, позвонили. Дворник стоял за спиной, очевидно, желая продемонстрировать хозяевам квартиры рвение и бдительность на служебном посту. Дожидаясь пока дверь отворится, Шумилов неожиданно почувствовал прилив боли в ушибленном плече; место удара молотком горело огнём, в кость точно вбивали гвоздь. Вообще — то, больно ему было и до этого, но видимо, остроту восприятия до поры снижала угроза физической расправы; сейчас же боль властно потребовала своё. Пытаясь взять себя в руки, Шумилов втянул носом воздух, но это почему — то получилось похоже на всхлип.
Раухвельд, услышав странный звук, встревоженно обернулся:
— С вами всё в порядке, Алексей Иванович?
Шумилов испугался показаться малодушным и этот испуг неожиданно придал ему сил:
— Лучше не бывает…
Воистину, на людях и смерть красна!
Дверь распахнулась. На пороге предстала молодая горничная в накрахмаленном переднике и платье в старорусском стиле, весьма популярном во времена Александра Третьего. Шумилов попросил её пригласить кого — либо из «молодых господ», через полминуты в прихожую выскочил молодой человек лет двадцати в бархатных чёрных штанах, белой шёлковой рубахе и с чёрным бантом на плече. Выглядел он весьма импозантно и походил то ли на скульптора, то ли на художника. Увидев незнакомых людей, он озадаченно остановился:
— Господа, простите… Чем могу?
Шумилов с важным видом — поскольку понимал, что несёт несусветную околесицу — начал издалека:
— Просим простить за невольное вторжение, но обстоятельства, надеюсь, извинят нас. Позвольте представить вам Александра Раухвельда и представиться самому: Алексей Шумилов. В некотором смысле мы с Александром являемся вашими соседями, проживаем в соседнем доме, вот буквально через двор…
— Мы работаем в Дирекции Императорских театров. — вдруг брякнул Александр Раухвельд.
Зачем он это сказал, Шумилов не понял. Обстановка вовсе не требовала вранья, тем более такого грубого и легко проверяемого. Алексей Иванович, однако, тут же подстроился к сказанному, и продолжил:
— Александр действительно работает в Дирекции и яляется большим любителем и знатоком музыки… Не побоюсь высказаться в восторженной степени: он был восхищён услышанным романсом. Тем самым, что вы исполняли только что.
Шумилов не успел закончить фразу. Молодой человек вдруг оборотился назад и крикнул вглубь коридора:
— Машу — у–ута, покажись — ка, у тебя нашлись поклонники!
Затем он повернулся к визитёрам и пояснил:
— Маша моя сестра, это она пела романс. У нас, знаете ли, маленький музыкальный вечер: клубника, шампанское, гитара, зажжённый камин… Прошу вас, будьте нашими гостями. Кстати, позвольте представиться: Антон Радаев. Я полагаю, обойдёмся без отчеств. Пожалуйста, разоблачайтесь и проходите.
В прихожей появилась совсем юная девушка, возможно, лет шестнадцати, вряд ли старше.
— Здравствуйте! — лучезарно улыбаясь поприветствовала она незнакомцев.
И тут Александр Раухвельд выронил револьвер. Он держал руки в карманах пиджака, придерживая через подкладку пистолет Шумилова. Понятно для чего он это делал: так револьвер меньше пачкал ружейным маслом подкладку. Положить пистолет в карман, значило безнадёжно испортить дорогую вещь. При появлении девушки пистолет с грохотом упал на паркетный пол. Антон Радаев, его сестра Маша, дворник, сам Александр Раухвельд изумлённо и тупо воззрились на здоровую железку, вывалившуюся из — под пиджака последнего. Лишь Шумилов как ни в чём не бывало пояснил:
