По словам Лео, святой часами молился и плакал перед этим распятием. Порой он простирался на полу, раскинув руки, и оставался так, пока боль тела и одиночество души не вливались в боль и пахнущее кровью одиночество жертвенного Бога. В народе Франциска знали как веселого святого, распевавшего песни на больших дорогах. Слышали и о его суровых призывах к покаянию и самоотречению. Но никто не знал, как знал Лео, всей глубины его искупления: как он морил голодом и истязал «брата Задницу» (так называл он собственное тело), как он мучил его долгими бдениями, не милуя ни в болезни, ни в усталости, как лишал даже тончайшего покрывала промозглыми февральскими ночами. Он жил на самой неаппетитной пище, и даже ее смешивал с золой, пока – не так уж скоро – не загнал до смерти эту скотину, которой не угнаться было за его жарким воображением, за душой, которая в редчайшие мгновенья возносила к самым небесам свою грязную клетку – и наконец вознеслась одна, оставив на земле «фра Задницу».
Погрузившись в созерцание распятия, Конрад ощутил, как горячая волна проходит у него по спине. Она обожгла плечи и позвоночник и разлилась по рукам, так что они сами всплыли вверх. Теперь его поза стала отражением умирающего Христа. Голова свесилась набок, и Конрад застыл, чувствуя, как уходят все страхи и сомнения, охватившие его у ворот Сакро Конвенто, пока он всем существом своим не ощутил, что готов и что никогда не будет одинок.
– Да, Господи, – вслух прошептал он. – Все, чего Ты захочешь.
И на этот раз его губы и сердце двигались в согласии.
13
Едва небо осветилось достаточно, чтобы не спотыкаясь карабкаться по тропинке к городу, Конрад покинул Портиунколу. Краткое отступление к святыням ордена вернуло его к жизни и позволило найти хоть какое-то равновесие в буре событий последних дней. Туманные очертания городских стен в утренней дымке еще больше успокоили отшельника. В оливковой роще, где он отдыхал накануне, туман стоял гуще. Он замедлил шаг, чтобы не сбиться с тропы. Навстречу ему поднималось бормотание сонных мужских голосов, постепенно окружившее его рокочущим крещендо. Отшельнику слышался и глухой топот лошадиных копыт, и звон стали. Еще несколько шагов – и он оказался перед открытым павильоном, встретил удивленные взгляд полуодетых воинов – сколько можно было судить по оружию и доспехам, разбросанным среди их походных постелей.
– Мир Господень с вами, братья, – смущенно заговорил он. – Я, видно, в тумане свернул не в ту сторону.
Видя, что он всего только монах и не представляет угрозы, мужчины спокойно продолжили сборы.
Древнеримская дорога к северным провинциям проходила под стеной Ассизи вплотную к роще. Лео рассказывал когда-то Конраду о триумфальном выезде Отто IV, которого папа Иннокентий III короновал императором Священной Римской империи. Иннокентий, отличавшийся дерзкой отвагой, на другой же день после коронации повелел Отто покинуть Рим и возвратиться в Германию, чтобы у императора и его шести тысяч солдат, расположившихся в Вечном городе, не возникло ненароком дурных мыслей.
Вопреки явному нерасположению Иннокентия, жители Ассизи, по большей части добрые имперцы-гибеллины, восторженно приветствовали проезжавшего мимо города Отто. В сей век колеблющейся власти город благоразумно поддерживал все партии, отдавая равную дань почтения и папам, и императорам. Горожане подняли такой шум, что их крики потревожили Франческо, с немногочисленными спутниками укрывавшегося тогда в шалаше на реке Торто. Франциск не был бы самим собой, если бы его взволновала слава нового, увенчанного свежими лаврами цезаря. Вместо приветствия он послал одного из братьев прочитать императору наставление о тщете земных приобретений.
Впрочем, преемник Отто, Фридрих Второй, умер в год 1250-й от Рождества Христова, а в 1268-м Карл Анжуйский обезглавил последнего из его сыновей. Империя, думал отшельник, распалась навсегда. Папство победило.
Или нет? Глядя на солдат, разбивших лагерь у дороги, перебрасывающихся шутками на римском диалекте, Конрад усомнился в последнем выводе. Возможно, германские князья уладили свои губительные свары и объединились вокруг нового вождя?
Он обвел взглядом лагерь.
– Не война ли началась, друзья? Один из солдат рассмеялся:
– Разве что в Земле Обетованной, брат. Ты что, не слыхал? Из Акры в Венецию плывет новый папа. Сыновья каждого благородного семейства в Риме собрались встретить его и проводить в город. То-то будет шуму в вашей деревне, когда мы поедем обратно!
Он занялся было своими делами, но, видно, надумав что-то, снова обернулся к Конраду и встал перед ним на колени:
– Благослови наш путь на безопасное возвращение, добрый брат.
Другие рыцари, услышав его просьбу, прервали сборы и тоже опустились на колени.
– Благословлю, – откликнулся Конрад, вынимая из кармана молитвенник и перелистывая его в поисках молитвы о путешествующих.
Протянув правую руку над склоненными головами, он начал:
– «Услышь, Господи, наши молитвы и пошли путь безопасный и благополучный...».
На всякий случай он добавил молитву «pro navigantibus» – о плавающих. При последнем «аминь» воины дружно перекрестились.
Когда отшельник вышел из павильона, городские стены совсем скрылись в тумане. К счастью, он был теперь так близко к Ассизи, что мог найти дорогу и не видя их. Надо было только держать путь вверх по склону и остерегаться сбрасываемой со стен дряни.
Очутившись в городе, Конрад, несмотря на туман, без труда отыскал нужный дом. Горожане рано высыпали на улицы: строгали, пилили и прибивали, устраивая к предстоящей ярмарке прилавки и лотки. На каждом углу находился кто-нибудь, чтобы направить его ближе к цели.
Как он и ожидал, дом оказался в верхнем городе, на полпути от базилики к церкви Сан-Джорджо. От виа Сан-Паоло крутая лестница вела к переулку, куда выходил дом донны Джакомы. Квадрат каменных стен напоминал крепость, с шиферной крыши спускались свинцовые водостоки, по углам украшенные оскалившимися на монаха устрашающими горгульями. Наверняка в дождь вода из их разинутых пастей щедро окатывала прохожих. Глухие стены верхнего этажа были прорезаны только узкими бойницами для лучников, но нижние окна были широко распахнуты утреннему свету. Герб на алом щите, вделанном в карниз над дверью, изображал гордого золотого льва, орла, распустившего когти, и свернувшуюся в клубок гадюку, зловеще грозившую жалом всякому, приближающемуся к дому.
Конрад невольно ссутулился. По рассказам Лео он кое-что знал о жизни хозяйки дома – дочери норманнского князя, не так давно покорившего Сицилию. Она восемь лет была замужем за Грациано, старшим сыном из грозного римского клана Франжипане, который вертел папами, как малыми детьми – к неизменной выгоде семейства. Наследница воинов и вдова могущественного римского барона после смерти Франциска покинула свой дворец и Вечный город и перебралась в Ассизи, чтобы жить вблизи его могилы.
Конраду не приходилось еще бывать в домах столь важных персон, и он тщетно пытался угадать, какова окажется хозяйка. Может быть, она клонится под грузом лет, но остается царственной, лицо и уши скрыты вуалью, которую удерживает на голове золотой венец, пурпурный шелк платья расшит самоцветами, длинный шлейф тянется по полу, когда она расхаживает в толпе слуг и домочадцев, сложив на животе руки, чтобы не развевались широкие рукава – последний крик моды среди знатных дам.
