– Buon giorno, padre, – шепнула ему в спину донна Джакома.
Она опять застала его врасплох, неслышно появившись из коридора. Конрад успел заметить, что это был обдуманный трюк, ее любимая шуточка. Ей приходилось очень постараться, чтобы не слышно было стука трости. Когда дама не собиралась его разыграть, о ее появлении задолго предупреждало постукивание наконечника о пол.
Она внимательно посмотрела на него:
– Беспокоитесь о том, как вас примут в Сакро Конвенто? Конрад повернулся к ней лицом.
– Честно говоря, нет, мадонна. Я в печали – горюю о душе, которой не миновать гибели. Я повстречался недавно с одной... весьма смышленой девицей. Слишком умной для ее собственного блага. – Он снова ощутил подступающий гнев. – Сестра, которой монашеское одеяние не мешает предаваться развращенности, разъедающей ее сердце.
Он буквально выплюнул последнее слово.
Донна Джакома округлила глаза и подняла бровь.
– Среди ваших друзей есть женщина, брат? Вы, верно, очень озабочены ее судьбой, раз говорите о ней с такой горячностью.
– Я не говорю, что она – шлюха, – возразил Конрад. – Нас на несколько дней свела вместе судьба. Я имел в виду сестру-служку, которая доставила мне письмо Лео.
Матрона продолжала рассматривать его большими зелеными глазами. Она желала услышать продолжение, и Конрад вдруг почувствовал, что ему самому не меньше хочется высказаться. Донна Джакома подвела его к большому удобному креслу, села и внимательно выслушала рассказ отшельника. Тот передал ей историю девушки, насколько успел ее узнать.
– Я не стану говорить о ее проступках, потому что о некоторых из них узнал на святой исповеди. Не стану говорить и о своих подозрениях касательно ночи в Сан-Убальдо – это всего лишь подозрения. Но даже из того, что я видел сам, мне ясно, что сестра Амата оступилась на узкой тропе, ведущей к спасению.
Донна разгладила складки ткани на коленях – Конрад уже знал, что этот жест означает волнение.
– Бедный брат. Как сильно должно быть ваше разочарование! А ведь все началось прекрасно для вас обоих!
Для обоих? Конрад и в мыслях не сводил себя с Аматой вместе, но пожалуй, его благодетельница в чем-то права. Кажется, донна Джакома заглянула в глубины его души и обнаружила там разочарование, в котором он сам себе не признавался. Именно так. Поначалу Амата именно очаровала его. Он припомнил, что чувствовал, удерживая ее на уступе.
Хозяйка дома вздохнула, прижала ладонь к груди.
– А эта бедная девочка... Разве мало она выстрадала за пять лет, чтобы так мучиться теперь? Плохо ей приходится без матери.
Конрад вскинул голову. Он никак не ждал от донны Джакомы жалости к «девочке», как она назвала Амату. Заметив его движение, Джакома поджала губы.
– Милый Конрад, я целиком разделяю высокое мнение, которое имел о вас Лео. Даже среди братьев редки люди, столь полно отдающиеся своему призванию. Поучать столь развитого духовно человека было бы величайшей дерзостью со стороны старой женщины. И все же, признайте, вы долго жили вдали от мира, и я не думаю, что вы способны представить жестокую борьбу, которую каждодневно приходится вести здесь и мужчинам, и женщинам, чтобы дожить хотя бы до завтра. Вам не понять, какое зверство испытала на себе Амата, когда пленницей жила в доме убийц, беззащитная перед любой их прихотью. Я знаю таких мужчин. За одним я была замужем, и в нашем доме жили его братья. Эти мальчики-переростки выпускали бродить по дому своего любимого леопарда и смеялись, когда зверь убил служанку и рвал ее тело. У той женщины было четверо маленьких детей. Они играли с моими сыновьями.
Конрад дернул щекой.
– А у Аматы под рясой спрятан нож.
– А как вы думаете, зачем? – Донна сама ответила на свой вопрос: – Затем, что он ей нужен! Потому что ее некому защитить. Потому что ей с одиннадцати лет пришлось научиться защищаться самой.
– Но это не оправдывает ее поведения.
– Остерегитесь судить ее, брат. Вашу Амату вырвали из детства, жестоко и внезапно. Долгие годы она лишена была обычной любви и заботы. Не заслуживает ли она прощения, если теперь сама пытается отыскать любовь? Наш Спаситель мог простить Магдалину, а ведь та была старше и понимала, что грешит. Он смог простить женщину, пойманную на прелюбодеянии, и даже защитил ее от односельчан, готовых побить ее камнями, – так не сумеете ли и вы простить несчастную заблудшую девочку?
Конрад заерзал в своем кресле. Он чувствовал, что ступает на зыбкую почву, и боялся увязнуть глубже, вступив в спор.
– Женщинам нужна любовь, – продолжала донна Джакома. – Нам нужно, чтобы нас обнимали, ласкали, уверяли, что мы не такие, как другие женщины. Да, вы наверняка слыхали об этом, хоть и жили, удалясь от них. Мы не способны питаться теориями и умозрениями, как делают мужчины, превосходящие нас разумом. Мой господин и супруг бывал временами чудовищем. Он оставил меня вдовой шестьдесят лет назад, и с тех пор я посвятила свою жизнь Богу. И при всем том за эти годы мне случалось плакать о пустоте своего ложа. Я и теперь тоскую по гордому отцу своих детей, так же как по сыновьям.
Матрона утерла глаза платком, который извлекла из рукава своего монашеского одеяния, но справилась с волнением и, взглянув на остолбеневшего Конрада, тихонько хихикнула.
– Закройте рот, падре, не то проглотите муху. По-моему, вы меня неправильно поняли. Я говорю не о плотском желании. В мои-то годы я почти забыла, что это такое. Я имела в виду нежность – чувство, которое дает силу нам, женщинам, любить и прощать даже худших из мужчин, – мы, должно быть, научились этому у самого Спасителя, потому что так же поступал и Он. Вы не найдете описания такой любви в своих богословских книгах, потому что богословам это чувство неведомо. Для них это все равно, как если бы я пыталась описать сатира, которого не видела и не осязала, хоть и слышала, что такие создания существуют.
Она глубоко вздохнула, обмахнув лицо ладонью.
– Вы, конечно, знаете, что даже те редкие женщины, которым выпала независимость и свобода выбирать любимого, а не получить в мужья навязанного им мужчину, – даже они не всегда выбирают мудро, особенно если в юности их не направляла добрая, заботливая и властная мать. Я до полусмерти боялась такой судьбы, когда умер мой Грациано Франжипане; думаю, я избрала любовь к Небесному Отцу не столько из благочестия, сколько от страха.
У Конрада упало сердце. Донна Джакома поразила его так же, как Амата. Очень может быть, что все женщины всегда будут поражать неопытных мужчин, подобных ему.
И снова он проникся смирением, ощутив себя бессильным постичь ту слабость – называть ли ее «плотской похотью», или «любовью», – из-за которой женщины (и особенно молодые) так легко попадают в сети нечистого. В его глазах Амата пала перед смертным грехом похоти, который до нее погубил Франческу Поленту. Что сказала Амата, когда они говорили о Паоло и Франческе? «Разве любить – грех?» Господи Боже, может быть, она действительно не видит разницы между похотью и любовными узами, о которых говорила донна Джакома? Но ведь и он здесь не судья. Дама права. Ему следовало бы помнить, что для тех, кто счел себя способным судить чужую совесть, сатана приготовил особый камень преткновения – гордыню.
