Ладони Конрада, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.
– И фра Лео тоже трудился для прокаженных?
– Более чем вероятно. Джованни хихикнул.
– Вспоминаю теперь свои странствия от обители к обители... я замучил таким образом двенадцать секретарей. Я всегда избирал секретарей своими спутниками в странствиях, как фра Франческо избрал фра Лео. Мой первый секретарь, фра Андрео да Болонья, после стал провинциалом в Святой Земле, папским пенитенциарием. Следующим был фра Вальтер, англ по рождению, и ангел нравом; а третий, некий Коррадо Рабуино, большой, толстый и черный – честный человек. Никогда я не встречал брата, который бы с таким аппетитом поглощал лагано и сыр...
Конрад сидел рядом, почти не слушая Джованни. Все это время он должен был служить в лепрозории, как служил, верно, сам Лео. Ему вспомнились слова из письма, касающиеся ладони мертвого прокаженного. Если бы я с самого начала послушался этих слов: «служи беднякам Божьим» – вместо того, чтобы возвращаться в Сакро Конвенто, то не гнил бы теперь в этой дыре. Он вздрогнул, когда с этой мыслью столкнулась другая: войди он в Дом Лазаря, его тело уже могло бы претерпеть очистительное преображение проказой. А много ли проку в мудрости прокаженному?
– Последний брат был из Исео: старый годами и сроком пребывания в ордене, богатый мудростью, однако, на мой взгляд, он перебирал в важности, учитывая, что все знали – мать его была хозяйкой таверны...
«Господи, если Ты дашь мне выбраться отсюда, – поклялся про себя Конрад, – я отдам себя служению в госпитале Святого Лазаря под Ассизи, узнаю все, чему могут научить меня прокаженные, последую по пути Лео (если до этого дойдет) вплоть до худшего из возможных концов».
В глубине души он старательно убеждал себя, что Господь только и дожидался этого обещания, прежде чем извлечь его из клетки.
– Аматина, проснитесь. К вам гость.
Амата со стоном перевернулась на другой бок. Она опять провела беспокойную ночь в мыслях о новых обременительных обязанностях хозяйки дома и о предстоящем замужестве, нависшем над ней, как топор палача. Как и предсказывала донна Джакома, в первую же неделю после ее смерти перед Аматой прошла процессия мужчин, мечтающих жениться или, по крайней мере, завладеть домом и доходными землями, которые оставила ей старая матрона. Выбор женихов был богат: от разорившейся сельской аристократии до старых купцов и вдовцов, но среди них не нашлось рыбки, которую ей бы захотелось изловить, никого, к кому хотелось бы прижаться холодной зимней ночью. Пио, которому уже исполнилось шестнадцать, с каждым днем все больше сознававший себя мужчиной, был по-прежнему без ума от Аматы и все больше мрачнел, сообщая ей об очередном состязателе.
Амата моргнула, разглядывая склонившееся над ней лицо. Большинство отпущенных донной Джакомой слуг (включая, к счастью, и маэстро Роберто) остались в доме, наслаждаясь новой свободой и привычной обеспеченностью положения. Служаночка, стоявшая теперь у ее кровати, хорошенькая девица несколькими годами младше Аматы, выросла в этом доме и другого не знала. Амата в шутку предложила ее одному из женихов вместо себя и, услышав в ответ, что девушка – бесприданница, процитировала Платона: «Dummodo morata recte veniat, dotata est satis – Добрый нрав женщины – достаточное приданое». Жених тупо пялился на нее: латыни он не знал. Прояви он хоть малейший проблеск понимания самой цитаты или ее смысла, после того как Амата привела перевод, приданое она бы обеспечила сама. Возможно, донна Джакома переучила ее: после ареста Конрада в доме не переводились наставники, нанятые ею для воспитанницы.
– Синьор дожидается вас в прихожей, – повторила служанка, когда Амата протерла глаза.
– Который час, Габриэлла?
– Недавно прозвонил утренний колокол. Он, должно быть, ждал открытия городских ворот прямо под стеной.
– Открытия ворот? – спросонья Амата не поняла.
– Это жених из Тоди, брат кардинала. Сказал, что должен с вами поговорить. Срочно.
29
Амата накинула прямо на льняную ночную рубашку яркое голубое платье. Косы уложила на затылке в сетку. Чего хочет от нее граф Роффредо в такую рань? Даже представитель могущественного клана Гаэтани мог бы дождаться более приличного часа. Ну что ж, она предстанет перед ним не в лучшем виде: может, его отпугнет зрелище ее неумытого лица в беспощадном утреннем свете. Во всяком случае, он этого заслужил, не дав ей выспаться.
Роффредо Гаэтани представлялся Амате самым гнусным из докучавших ей женихов. Теперь она понимала, почему Джакопоне, торжествующий победу после битвы в лесу, сравнивал свой триумф с давней победой над Гаэтани на улицах Тоди. Короткое знакомство с графом Роффредо заставило ее понять своего полоумного родственника, который с детства жил рядом с этим семейством и питал к нему отвращение помимо и сверх вражды между гвельфами и гибеллинами, разделявшей все умбрийские города.
Роффредо на пятом десятке лет успел уже трижды овдоветь. Он отказался удовлетворить любопытство Аматы по поводу прежних жен, а вопросы о причинах их смерти отверг взмахом руки:
– Чума. Вечная чума... и малярия.
Желтизна его кожи наводила на мысль, что он и сам страдает от последней из них, и придавала некоторое правдоподобие его лаконичному объяснению.
Однако расчетливость в крошечных обсидиановых глазках, отказывавшихся встречаться с ней взглядом, и холод, исходивший, казалось, от бледной, изъеденной оспой кожи и лысой головы, пугали Амату мыслью, что он способен на любую жестокость. Этот мужчина выглядел больным не только телом, но и душой. От одного его вида у Аматы по спине пробегали мурашки. Их беседы, вернее, его монологи, касались в основном могущества его клана, связей в коммуне Тоди и в Риме и влияния его брата, кардинала Бенедетто Гаэтани, который, по уверениям Роффредо, рано или поздно непременно пробьется в папы. Он перебирал в пальцах золотую цепь, висевшую у него на шее, и легкая улыбка возникала у него на губах, когда он заговаривал о деньгах и поместьях, о богатстве, приобретенном через прежние браки, и о том, которое должна была принести их союзу Амата. По крайней мере, он не притворялся, даже не пытался приукрасить свои цели напускной любовью и заканчивал свои речи неизменным советом забыть прочих женихов, потому что он твердо решил получить ее «per amore о per forza» – любовью или силой. И он снова улыбался своей шутке, но золотая цепь опасно натягивалась в его цепких пальцах.
После его визитов Амата немедленно принимала ванну. Ей хотелось очиститься от липкой грязи его ухаживаний. «Уж этот меня ни за что не получит, – мысленно клялась она. – Я скорей умру».
И вот он явился в непристойно ранний час, чтобы снова донимать ее уговорами. Еще не проснувшись как следует, Амата вышла в длинную залу прихожей. Роффредо с оруженосцем ждал в дальнем конце, у парадной двери. Стоявший рядом Пио даже не попытался скрыть недовольства, когда пришельцы раскланялись.
– Я провела беспокойную ночь, синьор, и едва уснула перед вашим приходом. – Амата надеялось, что голос отчасти передает неприязнь, которую она испытывала. – Что привело вас сюда так рано?
