Брат коротко переговорил с келарем, и тот окликнул своего помощника:
– Ансельмо, к тебе гости. Закончим позже.
Устав разрешал раз в год видеться с посторонними, однако новость застала Ансельмо врасплох. За время, проведенное в Сан-Пьетро, первая половина его короткой жизни стала совсем далекой.
– Мой дядя?
– Да, граф Гвидо, – кивнул монах, – и он привез с собой молодую женщину.
Ансельмо спрыгнул с табурета, приземлился на здоровую ногу и улыбнулся до ушей.
– Аматина! Я знал, что она найдется!
Он схватил грубые деревянные костыли, прислоненные к стене.
– Твоя пропавшая сестра? Почему ты так решил?
– Вы бы ее знали, брат! Никто не мог заставить ее сдаться! Представьте вашего перуджийского боевого коня, скачущего навстречу зимней вьюге, отказывающегося склонить голову перед стихией – или несущегося под стрелами, презирая опасность, – тогда вы получите представление о том, как упряма моя сестричка.
– Действительно упряма, – усмехнулся келарь. – Молю Бога, чтобы ты оказался прав. Теперь ступай, порадуйся гостям.
Даже волоча искалеченную ногу, Ансельмо поразил брата принимающего, невероятно быстро добравшись до приемной. Старик, вместе со всей братией Сан-Пьетро, питал слабость к увечному сироте, мальчиком попавшему в их обитель. Тот был общим любимцем, вместе с гончей аббата, и его баловали без удержу, насколько позволял устав.
Монах указал юноше на мужчину и женщину, прогуливавшихся взад-вперед по тесному монастырскому дворику. При виде Ансельмо дядя Гвидо подтолкнул женщину локтем.
– Фабиано! – вскрикнула она и, бросившись бегом через двор, так сжала юношу в объятиях, что тот едва устоял на ногах. – Я бы тебя и не узнала!
– Ансельмо, – чуть смущенно улыбнулся он. – Я теперь – брат Ансельмо. И, наверно, мне не полагается обниматься с женщинами. Придется пасть ниц перед всей братией и исповедаться в грехе завтра же утром.
– Да ну тебя! – фыркнула Амата и, отступив назад, оглядела его с ног до головы. – Ты совсем поправился? Тебе не больно?
– Да, ничего не болит. Я жив и счастлив, как никогда, Аматина. Если бы не те разбойники, я бы не оказался здесь, где мое настоящее место. И ты тоже выжила. Я знал, что так будет.
– Да, я выжила.
Может быть, в конечном счете брату больше и не надо было ничего знать.
– Но кто были те люди? Крестьяне, видевшие, как тебя увозили, сказали только, что они поскакали на восток. Дядя Гвидо повсюду тебя искал. Но ты будто исчезла в горах.
Он оглянулся на дядю, прося подтверждения. Гвидо ответил за нее.
– Это были наемники, рыцари из Ассизи, нанятые купцом, что за неделю до того поссорился с вашим отцом.
– Из-за проездной пошлины, – добавила Амата. Ансельмо покачал головой.
– С этого началось, но дело было в другом, – сказал он. – Я тогда стоял в воротах и все видел. Папа орал на купца. Кричал, что знает его кольцо, потому что у него самого такое же. Сунул его купцу под нос и сказал, что если кому из его домашних причинят вред, весь мир узнает, что оно значит.
– Этого я не слышала... – Амата покраснела, вспоминая первую встречу с Орфео. – Меня отвлек один красивенький мальчик.
Граф Гвидо перебил:
– Так ты думаешь, купец убил твоего отца из-за перстня, а не из-за пошлины?
– Похоже на то.
Амата повернулась к дяде.
– Но ведь папа получил его от деда Капитанио. Дедушка не стал бы подсовывать сыну смертельно опасный знак, как сделал отец Орфео.
– Нет, конечно не стал бы, – согласился Гвидо. – Зная своего отца, думаю, он считал связанную с ним тайну слишком важной, чтобы унести с собой в могилу – какова бы ни была эта тайна. Теперь ясно, что Буонконте знал. Он тебе что-нибудь говорил, Ансельмо?
– Я и не видел перстня до того дня, – ответил юноша. – И даже не заметил, как он сунул мне его в карман, когда велел прыгать в окно. Кольцо нашел брат, который вернул его потом тебе, – когда перевязывал мне раны. Что бы ни знал папа, тайна умерла вместе с ним.
Гвидо обернулся к Амате.
– По-моему, вернувшись домой, надо его уничтожить. И посоветуй Орфео сделать то же самое. Эти перстни навлекли на всех нас проклятие.
– Ну, кольцо Симоне точно похоронено, если не с ним, так с его сыном, – мрачно заметила Амата. – Об этом ты позаботился.
Глаза Ансельмо, устремленные на сестру, вдруг наполнились влагой, позволив и ей наконец дать волю слезам. И они дружно рассмеялись, утирая слезы рукавами, словно им снова было девять и одиннадцать лет. Амата ухватила брата за рукав рясы и увлекла на скамью, где они погрузились в воспоминания детства. Дядя дополнял их рассказами о давней жизни в Кольдимеццо, еще до их рождения, когда они с их отцом сами были детьми.
Ансельмо говорил, как счастлив он в Сан-Пьетро, как рад, что умение быстро писать пригодилось в кладовых и он может быть полезен братии, несмотря на искалеченное тело. Он объяснил, что Амата – первая женщина, с которой он видится за восемь лет, видение редкостное, как явление ангела, и ее мантилья представляется ему странным и нездешним головным убором – так давно он не видал подобных.
Потом настала очередь Аматы рассказывать о жизни в Сан-Дамиано и нынешней – в Ассизи. Брат не скрывал разочарования, услышав, что она с радостью выбралась из монастыря. Как можно не предпочесть всему жизнь, посвященную Богу?
Амата приберегла самую удивительную новость напоследок.
– Ну, – улыбнулась она, – не могу же я быть монахиней и одновременно выйти замуж?
– Ты замужем? Девушка сияла:
– Еще не совсем, но, наверно, очень скоро буду. И назову первого сына Фабиано... а второго – Ансельмо. Тогда у нас в семье по-прежнему будет Фабиано и целых два Ансельмо.
Она задумалась, стоит ли объяснять, что Орфео – сын того самого человека, который нанял убийц, и решила, что не стоит. Зато рассказала о дружбе Орфео с папой и о поездке в Рим, зная, что на молодого монаха это произведет впечатление.
Днем брат, принимающий посетителей, принес им еду и напитки, так что не пришлось прерывать воспоминаний ради обеда. Но наконец день кончился, колокол позвал монахов к вечерне, и Ансельмо пришлось возвращаться к монашеской жизни.
– Ты еще будешь приходить? – спросил он сестру.
– Каждый год, – обещала Амата. – Чаще ведь не позволяют.
Следующий вопрос брата поразил ее до глубины души:
– А ты уже простила убийц наших родителей? Ты ведь знаешь, пока не простишь, твоей душе не будет покоя.
Амата проглотила комок в горле:
– Они почти все уже умерли, и я счастлива была видеть их смерть. Я пронесла свою вендетту сквозь все эти годы. У меня хватало на то причин. Но с этим почти покончено. Спроси меня снова, когда я в будущем году приду к тебе с мужем.
