– Любовью, которую я чувствую к вам и вашему жениху, клянусь быть молчаливым.
При слове «жених» Амата вспыхнула. Она еще не дала Орфео формального согласия, и не собиралась, пока им не выпадет время поговорить наедине. Между прочим, она заметила, что сам Орфео встретил это выражение самоуверенной улыбкой.
– Скромны даже за чашей, фра Салимбене?
Она понимала, что ведет себя невежливо, но монах должен был понять причину ее озабоченности.
– Мадонна! Вы меня бесчестите! – фра Салимбене принял оскорбленный вид, насколько это было возможно при его круглой веселой физиономии.
Теперь, после ужина, Амата, глядя, как понемногу наливается румянцем его толстый нос, и слушая, как становится все громче и хвастливее голос, тихонько молилась: лишь бы она не ошиблась в своем доверии. Надо, чтобы пока монах в доме, Орфео или Джакопоне за ним приглядывали.
Она повернулась к Орфео и встретила его сияющий взгляд. Он явно не слушал болтовни монаха. Сам он сегодня был молчаливей обычного. Утром его нашел брат Пиккардо и рассказал, что их отец скончался, пока Орфео был в Лионе. Орфео, несмотря на то, как обошелся с ним отец, тяжело перенес эту новость.
Амата, как ни странно, не ощутила особой радости, услышав от Орфео о смерти старшего Бернардоне. А ведь до недавнего времени вся сила ее ненависти была направлена на него. Но если ее брат, на всю жизнь оставшийся калекой, смог простить врагов и даже благословлять их за то, что те открыли ему путь к высшей, духовной радости, то почему бы и ей не повиноваться лучшим чувствам? Она кое-чему научилась благодаря полчищам учителей, осаждавших ее последние годы. И если бы не предательство Бернардоне, Орфео не возмутился бы против отца и не отправился бы в странствие, которое в конечном счете привело его к ней.
Амата встала и протянула ему руку, тем же движением приглашая остальных оставаться на местах и наслаждаться отдыхом. Провела его к креслу у погасшего камина, где столько раз приятно беседовала с донной Джакомой. И задумалась, не станет ли это место с годами их самым любимым уголком, где они будут проводить зимние вечера... самым любимым, после, разумеется, широкой постели под балдахином.
Конечно, они должны пожениться. Она его любит, да, в сущности, и обещала, когда он уезжал за свободой для фра Конрада. И он не только освободил отшельника, но и ее спас от Гаэтани, и детей защитил от всадников Калисто. Господи Боже, чего еще желать от мужчины? Неужели сомнения, которые ее гложут, не более чем свидетельство ее развращенности?
Все же в сознании не умолкал голос, подвергавший сомнению честность его намерений, требовавший ради душевного спокойствия еще раз испытать его, хотя бы он сам сегодня вечером и не задумывался о том, что их ждет. И потому, едва он придвинул поближе свое кресло, Амата спросила:
– Ты никогда не задумывался, как все будет, когда мы поженимся? Какой тебе видится наша жизнь?
Он задумался на минуту, озадаченный ее вопросом, оперся локтем на ручку кресла и упер подбородок в ладонь.
– Самое лучшее, о чем я мечтаю?
Она кивнула.
Орфео наклонился к ней.
– К югу отсюда лежит целый мир, Аматина. Мир, какого ты и представить себе не можешь. Там круглый год тепло. Он всех принимает с распростертыми объятиями. Полная противоположность холоду и враждебности, в которой мы, в нашей Умбрии, проводим большую часть жизни. Там есть кое-что и от нашей земли, но смешанное с цветами, музыкой и мудростью Востока. Император Фридрих сказал однажды: «Если бы Иегова знал Сицилию, он не поднимал бы такого шума из-за Святой Земли».
– Фра Салимбене называет Фридриха Антихристом.
– Чепуха. Фридрих был гений, хоть и натянул нос не одному папе. Когда он взял у турок Иерусалим, не зазвонил ни один колокол, и патриархи города отказались служить обедни в честь его победы. А знаешь, почему? Потому что добился он этого дружбой с султаном Аль-Камелем, а не силой оружия. Он взял в жены дочь султана и еще пятьдесят сарацинских женщин. Он разделял любовь жителей Востока к мудрости и даже восхищался Кораном, их святой книгой. Фридрих населил Сицилию философами и астрологами со всего Леванта и нанял переводчиков, чтобы перелагать их слова на латынь. Больше всех сокровищ он ценил подаренную ему султаном астролябию.
Впервые за весь вечер Орфео заговорил взволнованно.
– В Палермо, где император выстроил огромную крепость, ты можешь увидеть мечети и квадратные белые дома, совсем как на Востоке. Говорят, в полдень половина его придворных вставала, чтобы помолиться Магомету. Ему служили турки и негры, и он всюду возил с собой своих верблюдов, леопардов, обезьян, львов, редких птиц – даже жирафа.
– Ты видел все это?
– Да, Аматина, и мечтаю показать когда-нибудь тебе. Я думал о тебе, когда в Лионе восхищался чудными витражами собора, и мечтал разделить с тобой все чудеса земли.
– А чем ты зарабатывал на жизнь в своих мечтах? Орфео ухмыльнулся.
– Я наконец-то стал настоящим купцом. Объездил весь Левант и даже побывал в Катае. Эти мечты у меня остались еще от дружбы с Марко.
– А я? Что делала я, пока ты странствовал, покупал и продавал, и дивился всем чудесам света? Мы и тогда были вместе?
– Ты наслаждалась солнцем Палермо, cara mia, – засмеялся он. – Моряки ни за что не возьмут женщину на галеру. Дурная примета. Ты была моей терпеливой, послушной женой. – Он снова рассмеялся и погрозил ей пальцем: – И верной! Кто-то ведь должен растить наших детей? В моих мечтах было много детей.
– Стало быть, все-таки собираешься время от времени появляться дома, чтобы делать мне детей?
Орфео смутился, уловив в ее голосе горечь.
– Это же только мечты, Аматина. Я думал, ты хочешь много малышей.
– Я и хочу. Но мечты у тебя довольно дорогостоящие. Чтобы стать настоящим купцом, нужны деньги...
– Но ведь, когда мы объединим... Она приложила пальчик к его губам.
– Не забудь, теперь над моим состоянием есть опекун – дядя Гвидо. Я собираюсь попросить его до нашей свадьбы взять себе большую часть – для Терезины. И, конечно, я много должна монахам из Сан-Пьетро – они спасли жизнь моему брату. Им надо бы расширить монастырскую гостиницу. – Она смотрела ему прямо в глаза, зная, что увидит в них ответ на следующий вопрос вернее, чем прислушиваясь к словам. – Ты бы женился на мне, зная, что моего дохода хватит только, чтобы содержать этот дом?
Даже отражение огоньков свечи в зрачках не могло заменить искры, которую погасили ее слова.
– Я думаю, ты играешь со мной, мадонна.
Он оттолкнул назад свое кресло, и тут к нему подбежала Терезина, чтобы поцеловать на ночь.
«Девочка его обожает, – Амата. – так и светится, когда он ее обнимает. И я его тоже люблю и хочу, чтобы он меня обнял, но я...»
Ее вдруг охватила усталость. Что за разочарование было у него на лице! Кажется, оправдываются худшие ее опасения. Конечно, это только фантазии, и все же...
