Я открыл дверцу такси и придержал ее, пока госпожа Форсайт садилась. Она сделала это очень изящно. Я последовал за ней. Она уже наклонилась вперед и называла адрес шоферу.
— И с тех нор вы пистолет больше не видели? — спросил я.
Она откинулась на спинку сиденья.
— Нет. Пока мне не вернула его полиция.
— За эти две недели кто-нибудь, кроме Ричарда, заходил в его кабинет?
Госпожа Форсайт взглянула на меня.
— Вы имеете в виду — вместе с Дикки?
— С ним, — сказал я, — или без него.
Мы свернули на улицу Жакоб.
Она моргнула.
— Зачем кому-то туда ходить, тем более без него?
— Не знаю, Роза. За какими-нибудь бумагами, например? — Я оглянулся и посмотрел назад. Хвоста за нами не было. Это показалось мне даже занятным.
— Нет, Даже представить себе не могу… Хотя постойте, Сибил заходила. Сибил Нортон. Я о ней рассказывала? Женщина, которая пишет детективы.
Мы повернули направо, на улицу Бонапарта.
— Она заходила туда с Ричардом? — спросил я.
— Нет-нет. Одна, как вы и сказали. Они с Дикки работали над этой книгой, кажется, сборником стихов, мы все сидели внизу в гостиной, и Сибил сказала, что переписала одно стихотворение — да, точно, это был сборник стихов, — и попросила Дикки вернуть ей оригинал. В смысле — первый вариант. И Дикки собрался сходить за ним, он лежал здесь, в кабинете, на столе, но Сибил сказала, чтобы он не беспокоился, она сходит сама и возьмет.
Улица Бонапарта пересекла большую площадь со старой церковью и переходила в улицу Гинеме.
— Когда это было, Роза?
— Когда? О, не помню. Может, за неделю до того, как все случилось. — Она снова нахмурилась и посмотрела в сторону. — Так ведь? — спросила она как бы саму себя.
Мы пересекли улицу Вожирар. Слева располагался зеленый городской парк — акры зеленой травы и большие купы высоких цветущих каштанов. Солнечный свет был уже не таким ярким, и цветы казались бледно-розовыми.
— Это Люксембургский сад, — сказала Роза. — Очень красивый, правда?
— Очень. Так за неделю?
Госпожа Форсайт нетерпеливо взмахнула рукой, как будто хотела начисто убрать из воздуха само понятие времени.
— Около того. Не знаю. Дней за пять-шесть. — Тут ее лицо осветилось. — Но не больше недели. Помню, это было в воскресенье вечером, а Дикки умер в пятницу. В следующую пятницу. Значит, получается: воскресенье, понедельник, вторник…
— Пять дней.
— Да. Точно. Пять дней.
Такси стало прижиматься к тротуару и сбавлять скорость.
— А Ричард в эти пять дней часто работал в кабинете? — спросил я. — Он не доставал пистолет?
— Приехали, — сказала она. — Немного вверх по этой улице.
Я наклонился и взглянул на счетчик. Три франка. Я дал водителю бумажку в пять франков и отмахнулся от сдачи.
Я открыл дверцу, придержал ее, пока выходила госпожа Форсайт, затем захлопнул.
— Надо пройти немного в ту сторону, — сказала они и кивнула направо. — Нужно перейти через улицу.
Она снова взяла меня под руку, и мы перешли через улицу.
— Ричард потом доставал пистолет? — спросил я.
Она раздраженно нахмурилась.
— Только в тот день, когда застрелился.
— Вы хотите сказать, в пятницу.
— Угу.
— Вы видели, как он брал его в тот день?
Мы шли по левой стороне улицы, мимо книжной витрины в нижнем этаже жилого дома.
— Разумеется, нет, — сказала она. — Если бы я видела, то спросила бы, зачем он ему. Дикки был слишком умен, чтобы делать это на виду.
— Значит, можно предположить, — сказал я, — что Ричард все это время не видел пистолета? С того дня, когда он стрелял из него при Бойл и Макалмоне, и до пятницы?
Госпожа Форсайт недоуменно моргнула.
— Почему вы спрашиваете?
— Просто интересно.
— Ну, разумеется, вполне возможно. Он держал пистолет в письменном столе, на дне ящика, самого нижнего. И открывал его, только когда хотел пострелять в медведя. А после Кей и Боба он в медведя больше не стрелял, так что, возможно, пистолета он больше не видел. То есть до той минуты, как взял его в пятницу. Вот мы и пришли.
Госпожа Форсайт отпустила мою руку и повернулась лицом ко мне, держа сумочку обеими руками. Мы стояли под аркой, которая вела в маленький мощеный дворик.
— Больше никаких вопросов, хорошо? — предупредила она. — Вы обещали.
— Думаю, пока с меня хватит, — ответил я.
— Прекрасно, — сказала она и весело улыбнулась. — Спасибо, милый. — Она снова взяла меня под руку и ввела во дворик.
Я обратил внимание на «милый», но меня это ничуть не обеспокоило. Возможно, она обращалась так ко всем мужчинам, с кем выходила в свет. Чего она не делала, по ее же словам, давненько.
Мы прошли через дворик, придерживаясь правой стороны, и оказались перед большой двойной деревянной дверью, ведущей в двухэтажную пристройку к основному жилому дому. Роза постучала в дверь. Через мгновение ее открыла маленькая, почти изможденная женщина лет сорока с небольшим, с темными волосами, подстриженными под мальчика. У нее были большие, глубоко посаженные карие глаза, резко очерченные скулы, большой крючковатый нос и широкий рот на темном, почти цыганском лице. На ней было темное длинное платье с белым гофрированным воротником, длинными рукавами и белыми гофрированными манжетами. Над верхней губой — легкая тень, которая могла быть усиками, а могла быть и просто тенью.
Она перевела взгляд с Розы на меня и обратно и улыбнулась. Улыбка милая — она сразу смягчила немного суровые черты ее лица.
— Привет, Роза. — Голос оказался очень мягким.
— Привет, Элис. Это господин Фил Бомон, американец. Господин Бомон, познакомьтесь с Элис Токлас, подругой Гертруды Стайн.
— Как поживаете? — обратилась ко мне мисс Токлас. — Проходите, пожалуйста.
Мы вошли, она закрыла дверь и повела нас в дом. Шла она медленно и степенно, сложив руки на груди, держа верхнюю часть туловища неподвижно и едва передвигая нижнюю. Создавалось впечатление, будто она плывет в нескольких сантиметрах над полом.
Комната была заполнена картинами, людьми и табачным дымом. Картины висели на стенах повсюду, и люди стояли и сидели в креслах тоже повсюду.
И тут с краю толпы я заметил женщину, которую совсем не ожидал здесь увидеть.
Глаза Розы Форсайт, когда я их впервые увидел, напомнили мне об одной женщине в Англии. Джейн Тернер. Когда я о ней в последний раз слышал, она все еще была в Англии.
