На нем был миленький парик — аккуратно подстриженный под мальчика, с блестящими темными локонами а-ля Теда Вара.
[21]
Пуци сказал что-то по-немецки, человек в красном платье ответил сиплым голосом и посторонился, пропуская нас. Он просипел Пуци еще что-то вдогонку, когда закрывал дверь. Пуци, держа альбом все так же под мышкой, повернулся ко мне и сказал:
— Сюда, Фил.
Я двинулся вслед за ним по коридору, вдоль которого громоздились штабеля ящиков со спиртным и пивом, и затем попал в большую, слабо освещенную комнату. Посреди нее на пьедестале мигал светофор, бросая неровный красный свет примерно на дюжину столиков. Большинство из них было занято. Вдоль стен располагались кабинки и зияли темные, похожие на пещеры ниши со сводчатыми входами, которые были завешены нанизанным на нити бисером и японскими бумажными фонариками.
Другой человек, который тоже вполне сошел бы за профессионального борца, только в цветастом платье и рыжем парике, сидел в углу за пианино и наигрывал танго. Перед ним на небольшой танцевальной площадке покачивались взад-вперед две пары в вечерних туалетах, то наклоняясь, то выпрямляясь.
Пока мы продвигались через комнату к нише рядом с баром, я успел разглядеть сидевших за столиками посетителей. Некоторые женщины в модных платьях были восхитительны: они и в самом деле могли сойти за настоящих женщин. Некоторые мужчины тоже были красивы, хотя и носили под смокингами накладные груди. Не имея программы с указанием действующих лиц, трудно было сказать, кто из них кого изображал.
Пуци направился к одной из ниш. Отодвинул висячие нити бус, просунул свою большую голову внутрь и провел меня через сводчатый вход.
Воздух внутри был насыщен крепким цветочным одеколоном. За маленьким столиком сидели двое мужчин в мерцающем желтом свете висевшего на стене японского фонаря. Один — молодой и сухопарый, с бледным узким выразительным лицом, как у монаха. На нем были серый деловой костюм, белая рубашка и черный галстук.
Второй мужчина был ниже ростом и старше. Волосы подстрижены так коротко, что я даже не разобрал, какого они цвета. Бледное круглое лицо. На обеих щеках глубокие шрамы — похоже, от ножа или сабли. Еще один шрам пересекал его нос картошкой, под которым виднелись маленькие коричневые усики, напоминавшие щетину зубной щетки и отчасти усики Чарли Чаплина. Но глаза его не имели ничего общего с чаплинскими. Спрятанные в мясистых складках лица, они были маленькие, темные и совершенно пустые. Казалось, они все видели, но ничего из увиденного им не нравилось.
На шее, над тесным белым воротничком — те же мясистые складки. Его черный деловой костюм был из недорогих, и купил он его явно в ту пору, когда мясистости в нем было меньше, чем сейчас. Костюм плотно облегал его грудь и плечи — как оболочка сардельки, поэтому его обладатель сидел прямо, держа спину напряженно.
— Капитан Рём, — сказал мне Пуци. И повернулся к низенькому мужчине: — Господин Фил Бомон.
Оба мужчины встали, и тот, что пониже, протянул мне руку. Щелкнул каблуками и отрывисто произнес:
— Guten Abend.
[22]
— У него были толстые крепкие пальцы. Когда я пожимал ему руку, на меня пахнуло одеколоном.
Он кивнул в сторону другого мужчины, помоложе, и сказал:
— Лейтенант Феликс Кальтер.
Лейтенант протянул мне руку — я пожал и ее. Он тоже был неулыбчив.
Рём сказал что-то Пуци, тот повернулся ко мне и предложил:
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Я сел рядом с Кальтером и поставил зонтик к стене ниши. Пуци присел рядом с Рёмом и положил альбом со шляпой на стол.
Рём не сводил с меня маленьких карих глаз. Скупо улыбнулся и что-то сказал по-немецки.
Пуци перевел:
— Капитан Рём спрашивает, нравится ли вам в «Микадо».
— Очень мило, — ответил я.
Пуци перевел мои слова или что-то близкое к ним. Рём мельком, едва заметно улыбнулся и заговорил снова:
— Он спрашивает, — перевел Пуци, — случалось ли вам раньше бывать в таких барах.
— Только не на этой неделе.
Пуци перевел.
Рём одарил меня своей обычной полуулыбкой. Всякий раз она была одинаково короткой и отличалась одинаковой глубиной, то есть еле приметной. У меня создалось впечатление, что он разрешает себе радоваться лишь до определенной, четко обозначенной грани. Иными словами — совсем чуть-чуть.
Рём снова что-то сказал. Пуци нерешительно переспросил. Рём все так же по-немецки резко ему ответил.
Пуци кивнул и повернулся ко мне.
— Капитан, — сказал он, — хочет знать, участвовали ли вы в войне. Я сказал ему, что вы не любите говорить на эту тему.
— Скажите ему «да», — утвердительно ответил я.
Пуци перевел, и Рём, опять же через Пуци, спросил:
— В каком чине?
— Начал рядовым.
— А закончили?
— Сержантом.
Рём поднял бровь.
— Повысили за боевую отвагу?
— Просто в то время у них не хватало сержантов.
Очередная скупая улыбка. Затем — кивок. Думаю, он решил, что я молодец. Раз служил в армии. Хоть и в американской.
— Итак, — сказал он, проводя ладонью по своему щетинистому черепу, — у вас есть вопросы. Задавайте.
Как раз в это мгновение какая-то женщина, или некто, выряженный в женщину, просунул изящное плечо в сводчатый проход ниши. На «ней» было короткое шелковое платье с завышенной талией, в руках — поднос с напитками. У «нее» за спиной неистово мигал светофор, окружая «ее» изящную фигуру красноватой аурой, которая тоже непрерывно мерцала. «Она» сказала что-то по-немецки.
Пуци спросил меня:
— Фил, что будете пить? Шнапс? Или пиво?
— Нет, спасибо. Не хотелось бы здесь засиживаться.
Пуци опечалился. Наверное, рассчитывал на кружку пива. Он поговорил с «женщиной» — «она» пожала плечами и исчезла по ту сторону сводчатого входа.
Я обратился к Рёму:
— Кому могло прийти в голову убить Адольфа Гитлера?
— Любому подонку-коммунисту, в Германии таких хватает.
Я спросил Пуци:
— Он сказал «подонку»?
Я бы никогда не подумал, что такой здоровяк, как Пуци, может смущаться, но он явно смутился.
— Да нет, Фил, — сказал он. — Если честно, нет. Он употребил словцо покрепче.
— Пуци, сделайте одолжение. Ничего не приглаживайте. Передавайте все, что он скажет, слово в слово. И переводите ему слово в слово все, что скажу я.
