— О Харита, дочь Эпихара! — воскликнул привратник. — Ты прекрасно знаешь, что не должна здесь быть! Эта комната для мужчин. Кроме того, тебе нельзя ходить по первому этажу без кормилицы…
Девочка пропустила эту тираду мимо ушей:
— А им придется хоронить Клеофона?
— Нет, нет, — успокаивающе проговорил я.
— Если он умер, они должны, — настаивал ребенок.
— Давай будем надеяться, что в настоящий момент нет необходимости в похоронах, — предложил Аристотель.
Девочка подняла на него глаза.
— Я хочу к маме, — с упреком проговорила она.
— Я знаю. Наберись терпения. Однажды твоя мама обязательно придет или пошлет за тобой. Но сейчас нам всем очень нужно выяснить, где может быть Клеофон. Ты знала его хоть немного? Что он любил… любит делать?
Малышка пожала плечами:
— Он любит бегать и играть в войну. Ему нравилось в поместье — он хочет купить собственное, когда вырастет. А еще он любит лошадок, но меньше, чем Критон. Критон хочет покупать много-много лошадок и править колесницей на Олимпийских играх. Клеофон любит мулов, очень сильно. Когда он приходил вместе с долговязым, мы смотрели на мулов. Я погладила одного.
— Очень хорошо, о Харита, дочь Эпихара. Я начинаю лучше понимать этого мальчика. Что еще? Что еще он любит делать?
— Играть в бабки. Иногда он позволял мне играть с ним. А еще он любит свежий хлеб и блины с медом, и я тоже.
— И я, — признался я.
Не обращая внимания на беспокойство старого привратника, который пытался спровадить ее из комнаты, единственная дочь Эпихара уселась на скамеечку для ног возле хозяйского кресла.
— Тебе понадобится одежка, дорогая, чтобы идти на похороны, — сказала малышка. Я испугался, а потом понял, что она обращается к кукле. Та беззаботно махала глиняными руками, хотя очень страдала от недостатка одежды. Единственной деталью ее туалета была узкая жеваная тряпка, обмотанная вокруг шеи. Харита развязала эту грязную ленту, словно готовясь переодевать свою питомицу.
— Не хочу опять на похороны! — пропищала кукла и протестующее подняла руки.
— Но если все пойдут, то и тебе придется, — взрослым тоном сказала Харита. Мы найдем госпожу дочь и оденем ее, а потом все вместе пойдем. Так делают, когда кладут в землю умертвенного!
— Нет! — упрямилась кукла. — Оставь меня в покое. Уходи! Я посплю. Ты просто расскажешь, что было на похоронах. Я не хочу одеваться. Я должна присматривать за моей маленькой.
Тут еще одна кукла, величиной в половину моего большого пальца и сделанная из куска печеного теста, подняла отчаянный крик:
— Не уходи, мамочка, не уходи!
— Это Артимм? — спросил я, с любопытством глядя на замызганную куклу из теста. Я только что вспомнил, что, когда мы были здесь в прошлый раз, девочка повторяла: «Я не могу найти Артимма. Я хочу найти Артимма».
— Нет! — презрительно фыркнула девочка. — Артимм совсем взрослый. Он лысый! — Она снова занялась своими игрушками и стала укачивать самодельную куклу. Ее взрослая мама ревниво лягалась.
— Ай-ай! — сказала Харита. — Что же с тобой делать?
И она погрозила пальцем непослушной кукле, которая отважилась на последний, едва заметный пинок.
— Кирена идет! — укоризненно сказал привратник. — Вот она тебе сейчас даст!
Его слова оказались пророческими: в комнату влетела Кирена.
— Харита! Что за непослушный ребенок! Пойдем, поросенок ты эдакий!
— Я хочу остаться, — заявило дитя. — Куколка хочет остаться и поискать дочь.
— Незачем тебя искать! Ты и так здесь! Бери куколку и пошли. Пойдем, пойдем! Не к лицу приличной девочке разговаривать с незнакомыми господами, да еще в андроне. Пошли, госпожа. И веди себя, как положено воспитанной девочке из хорошей семьи.
— Я приличная девочка! — возразила Харита, но тут властная кормилица резко вздернула ее на ноги. — Ой, нет! Моя девочка! Ей будет больно! Ой, не наступи сюда! Моя маленькая…
С горестным лицом она подобрала полураздавленные крошки, в которые превратилась «маленькая» под ногой кормилицы. Нижняя губа Хариты задрожала, и девочка разразилась слезами.
— Ну-ну, детка, не поднимай столько шума вокруг грязной корки!
— Моя маленькая! Маленькая умерла. А моя девочка ушиблась. — Харита подняла с пола куклу со сгибающимися руками и ногами — она упала, когда Кирена резко заставила свою питомицу встать. — Ну тихо, тихо, — успокаивала она куклу, которая, похоже, ничуть не пострадала и безмятежно смотрела на хозяйку из-под золотистых, по-взрослому причесанных волос, разделенных на прямой пробор, как у Фрины.
— Перестань вести себя как малое дитё! — проворчала Кирена. — Ничего твоей кукле не сделалось. А вы, господа… — Кирена с глазами, мечущими громы и молнии, осмелилась не просто обратиться к нам, но обратиться с упреком. — Не след вам, знатным афинским гражданам, еще больше позорить нашу семью и позволять маленькой девочке приходить и развлекать вас. Поверьте, она совсем не из тех, не так ее воспитывали! А потому, если вдруг — упаси Геракл! — вы явитесь снова, держитесь подальше от маленькой хозяйки! Уж простите за неучтивость, но я родом из горного племени Атласа, а мы всегда говорим то, что думаем. Если придете опять, даже не вздумайте искать встречи с дочерью Эпихара. Не зовите ее, а если она придет сама, отошлите и не пытайтесь втянуть в разговор. Это опасная игра для женщины в любом возрасте.
И крепко зажав ручку Хариты в своей, она с достоинством выплыла из комнаты, вместе со строптивой подопечной и ее полуголой куклой.
— Вы уж простите старую женщину, господа. Кирена была няней Гермии, — печально сказал привратник. — Хотя доля правды в ее словах есть, я ведь и сам велел дочери Эпихара уйти. Разумеется, велел.
— Я слышал это собственными ушами, — успокаивающе проговорил я.
— Прошу прощения за все неудобства, которые мы причинили. Помирись с Киреной, — с этими словами Аристотель вложил в руку привратника два обола и восковую табличку с посланием для Критона.
— Что ты ему написал? — спросил я, когда мы, закрыв за собой калитку, вновь оказались на улице. К счастью, на этот раз ни Ферамен, охотник за свидетелями, ни кто-либо другой не оказался у нас на пути.
— Да так, несколько учтивых, формальных слов. Что я, мол, буду счастлив оказаться полезным в поисках Клеофона и с удовольствием побеседую с ним, особенно если он что-то знает о местопребывании мальчика и о том, когда именно тот исчез. Не думаю, правда, что Критон ответит.
— У меня есть одна идея, — сказал я. — Знаю, это совсем слабая улика. Но девочка сказала, что ее сводный брат любит блины с медом. Когда я — по твоей просьбе — расспрашивал людей в доме Манто, они твердили, что ничего не знают о Клеофоне. Тем утром девушки как раз подкреплялись блинами с медом. Мета, как мне сказали, уже позавтракала. И все же один блин на горячем подносе куда-то понесли. Вот тебе и маленькая загадка: кому он предназначался? Я думал, может, Манто, но она вскоре появилась на кухне и сказала, что так и не успела поесть. Как я и говорил, она прервала наш разговор и всех разогнала. Не было никакой возможности продолжать расспросы. А когда я пришел к тебе, следом явился Феофраст, потом Архий, и я не стал вдаваться в подробности. Но этот блин до сих пор не выходит у меня из головы. Вдруг Клеофон прячется в борделе у какой-нибудь девушки?
